-Но разве ты любишь меня меньше, что бы так же относиться к преградам?! – ахнула я.

Дернулась было, но Кенджи держал меня крепко.

-Девочка моя! Ты настолько свела меня с ума, что я боялся только твоих страхов, я не смог бы услышать твоего отказа от меня. По крайней мере, в тот момент, когда Андрей принес ту папку, не смог бы. И даже потом не знаю, как. Я мог думать только о тебе, и поэтому мне стало даже легче, когда пришлось уехать и получить возможность прийти в себя. Идиот! Я знаю. И счастье, меня быстро вернули, не дав совершить непростительную глупость!.. К сожалению, моему отцу никто не помог и у него не было возможности вернуться, обнять Марусю так же, как я обнял тебя, и никуда, никогда от нее не уходить… Все случилось гораздо хуже. Отец рассказал, что с утра на заводе появился Вишнев. Он уже вызывал к себе моего отца, допрашивал его и даже, как говорят, с пристрастием… Я понимаю, как все это звучит сейчас, ведь речь идет о шпионе, работавшем против твоей страны, Нигаи, против твоего прадеда, воспользовавшись доверием этого человека, который ввел его в свою семью, позволил ухаживать за его дочерью… Мой отец был профессионалом, хоть и было ему на тот момент всего двадцать пять лет. Он прекрасно знал, как вести себя в подобной ситуации, знал все свои плюсы и минусы, умел этим пользоваться. Он был спокоен и убедителен, и товарищу Вишневу ничего не оставалось, как отпустить его, что называется, не солоно хлебавши. Возможно, именно это, а еще то, что Вишнев понял – Маруся Соболевская любит Такеши, стало последней каплей, тем пальцем, который спустил курок… У меня нет доказательств виновности Вишнева, только догадки моего отца. Он видел Вишнева в тот день в конторе, в том маленьком домике – пристройке, в котором, собственно, находилось конструкторское бюро. Тот шатался по кабинетам с серьезным и озабоченным видом, но, как ни странно, совершенно один, без помощника, который обычно сопровождал его везде и сидел с ним в одном кабинете. Моему отцу это показалось подозрительным. Потом Вишнев исчез из бюро, и мой отец, было, вздохнул с облегчением, но, буквально, следом увидел Вишнева в окно идущим быстрым шагом из здания самого завода. Собственно, там располагался только большой цех-ангар, где собирали самолет, который должны были испытывать в тот день, и небольшой цех со станками, на которых изготовлялись детали… Отец говорил, что вздрогнул невольно, увидев Вишнева, хотя, ничего странного в этом не было – сотрудники НКВД были частыми гостями на заводе и свободно передвигались по нему, уже не вызывая ничьего удивления. Тем более, испытания нового самолета! Но чутье моего отца не подвело. Вишнев появился в бюро и взгляды их встретились. То были лишь несколько мгновений, в которые они смотрели друг другу в глаза, и мой отец увидел в лице Вишнева страх. Самый настоящий страх, который невозможно скрыть. Может быть, именно в тот момент он ощутил приближение катастрофы, которая разрушит все. Через несколько минут в бюро быстрым шагом вошел взволнованный донельзя Соболевский. На ходу он что-то громко обсуждал со своими помощниками, поздоровался с Вишневым и забрал какие-то документы со своего стола. Оказалось, он спешил в цех, что тоже было не удивительно – во время испытаний самолета только ленивый не выходил понаблюдать! Даже рабочие завода оставляли работу и высыпали на взлетное поле… Мой отец… его, словно, к стулу пригвоздило – он сидел и смотрел, как Вишнев остановил Соболевского, как заявил ему, что тому необходимо проехать с ним по срочному делу, как Соболевский даже рассмеялся – разве Вишнев не видит – сейчас начнутся испытания самолета, и он, главный инженер, просто обязан быть здесь! А дела могут подождать. Вишнев возражал, но Соболевский заявил, что Москва требует срочных результатов, что в той политической обстановке, которая сложилась в Европе, испытания нового военного самолета имеют самое первостепенное значение. Похоже, Вишнев готов был просто молча скрутить Соболевского и под дулом пистолета увезти с собой. Но никакой возможности, кроме ареста для этого не было. Вишнев же, очевидно, не был уполномочен арестовывать главного инженера авиационного завода перед важнейшими испытаниями. И он замолчал, растратив все аргументы, а Соболевский лишь усмехнулся, хлопнул Вишнева по плечу и стремительно вышел из кабинета. Вышли все, кроме моего отца. Вишнев постоял несколько секунд, опустив голову, потом поднял взгляд на Такеши и выскочил из бюро. Этого взгляда Вишнева было достаточно, что бы мой отец понял все. То была паника, заставившая Вишнева побледнеть, это было понимание своей беспомощности. Мой отец выбежал на улицу и видел, как машина Вишнева сорвалась с места и, подняв пыль, скрылась за воротами. И тогда Такеши бросился к выходу на взлетное поле и прислушался. Ворота ангара были распахнуты – самолет уже выкатывали из них. Такеши видел, как у ворот собрались Соболевский, пилот самолета и главный конструктор. Они что-то обсуждали, обернулись на сверкавший на солнце фюзеляж… И тут моего отца охватило ужасное, ни с чем не сравнимое чувство обреченности. Оно заставило отца оцепенеть и видеть, словно, в замедленном кино, как самолет выкатили, как летчик махнул рукой Соболевскому и главному конструктору и запрыгнул на крыло. Сейчас он сядет в кабину и заведет двигатель… И тогда мой отец побежал. Пятясь, чувствуя, как слезы рвутся на глаза, задыхаясь от  них, он изо всех сил бежал прочь от взлетного поля, от смерти… Он слышал, как  завелся двигатель и немедленно вслед раздался чудовищный взрыв, сотрясший все так, что мой отец упал на землю. Он не мог подняться от ужаса — ноги не несли его. Шатаясь, едва не теряя сознание, он, наконец, поднялся и побрел туда, куда высыпали при  взрыве люди. Они метались в панике, в дыму пожара, охватившего ангар, кругом царили ужас и смерть, слышались крики пострадавших, и все, что мой отец мог сделать – это скрыться оттуда, пока его не хватились, пока у него еще была возможность исчезнуть из города и из страны. Мой отец бросился домой, забежал на свою квартиру и забрал деньги, оставив даже вещи. Как же он хотел увидеть Марусю! А еще больше – забрать ее с собой, понимая, что если ему удастся уехать, он никогда ее больше не увидит. Но ни повидаться, ни, тем более, увезти Марусю, не представлялось никакой возможности. Все было кончено. Сейчас каждая минута могла стоить ему жизни, и он почти не помнил, как уехал из города на какой-то телеге с подслеповатым стариком из деревни, названия которой он даже не знал. Мой отец закопался в сено, а старик дремал с вожжами. Ехать пришлось очень долго, но за то так его не настигли  сотрудники НКВД, которые, наверняка бросились его искать, как возможного виновника взрыва. Отец понимал, что могло случится с семьей Соболевского – НКВД нужен был бы виновник, которого можно наказать. И он был почти уверен, что, если Соболевский останется жив, что практически невозможно, виновником могут объявить его. И даже если этого не случится – ведь Соболевский стоял рядом с взорвавшимся самолетом – то инженера обвинят в дружбе с ним, японцем, единственным, кто мог оказаться шпионом и диверсантом. Тем более, что он исчез… Никогда мой отец не чувствовал себя хуже! Он бросил Марусю, подставил всю ее семью под удар, понимая, что, скорее всего, все они будут уничтожены. Взорвал Вишнев, в этом у него не было сомнений. Это он подложил взрывчатку, пробравшись ночью на завод, а утром… Мой отец решил, что Вишнев одумался и решил убрать заряд, но было слишком поздно. И тогда он попытался увезти Соболевского, но и это ему не удалось… Но самым страшным для отца на всю жизнь осталась уверенность в том, что Маруся во всем случившемся будет винить его, только его. И даже если сама она подумает иначе, ее в этом уверят факты – НКВД в лице Вишнева с удовольствием поведает ей о том, что он – шпион японского правительства, что он втерся в доверие ее семьи, отца, он похищал документацию, хотя, это и не доказано, но сказать-то можно! И это он, больше не кому, подложил взрывчатку в новый самолет. А потом убежал. Не это ли самое красноречивое доказательство его вины?! Как в это не поверить??.. Так Вишнев, убрал соперника.