— Тебе нужно помочь мне поднять тебя и уложить обратно в постель, папа. Не говори ничего, пожалуйста. Я тебя прошу, только слушайся меня сейчас. Я без тебя не справлюсь, папа… — На последней фразе голос её задрожал, и, сдерживая слёзы, она поджала губы и зажмурила глаза. Выронив опустошённый стакан, женщина прильнула к отцу и обняла его. Григорий, как мог, приподнялся на локтях и прижал её к себе за плечи. Они чувствовали дрожь друг друга. Но ощущали ли боль и отчаянье? Понимание того, что, возможно, эти отеческие объятья — последний подарок? Последнее, что могут дать друг другу? Сдержанная Серафима и гордый Григорий Петрович на мгновенье вернули себе несыгранные роли отца и дочери. Вдруг именно с этих пролитых слёз вернётся и непролитая любовь? Вдруг невысказанная благодарность коснётся уст каждого и забудется всё былое? С этой ночи время для обоих словно повернулось вспять.
Глава 4
— Острый коронарный синдром, — медленно и обречённо констатировала Мила. — После дополнительного обследования диагноз могут изменить, но неизменным остаётся одно: он — не жилец.
— Не говори так, — так же медленно, но сурово ответила Серафима. — Я тебе объяснила, почему я сразу не вызвала врачей, я попыталась оказать первую помощь самостоятельно.
— Не надо было мне тогда уезжать, — перебила женщину девушка и закрыла лицо ладонями, будто стыдясь своих мыслей, — ведь чуяло сердце беду.
Серафима опустилась на стул, не в силах парировать Миле ни словесно, ни физически. Она была утомлена событиями прошедшей ночи. Каждая из них переживала душевный коллапс. Несколько минут прошли в гробовой тишине, которую нарушали звуки преждевременной капели через приоткрытое панельное окно. Серафима невольно повернула голову на звуки, и ей вспомнились поэтичные и мудрые слова мамы: «В феврале людей легче всего обмануть приближением весны. Изрядно уставшие от зимних холодов, наледи на лобовых стёклах и гололёда под ногами, мы вдруг начинаем слышать пенье птиц, а нос щекочет еле уловимый аромат талого снега. И всё вокруг словно бы шепчет: “Встречай весну”. Но в этом году обещали морозы в конце февраля и запоздалую весну. Мы обречены… Хотя нет, обрекаем мы себя сами. И обманываем тоже! Смирение — самая честная и спасительная из всех благодетелей. Мы должны смириться и набраться терпения. Имеющий уши да услышит. Имеющий глаза да узреет». И только мама успела закончить последнюю фразу, как отец разразился недовольством: «Да чему ты учишь ребёнка? Ты говоришь как религиозная фанатичка! Это чушь всё! Уши, глаза… Она тебя не поймёт в таком возрасте!» Маленькая Серафима только открыла рот, чтобы вступиться за мать, как та ей незаметно пригрозила пальцем и посмотрела на мужа, лишь качая головой: «Гриша, ты сам как маленькое дитя. Смирением Бог тебя обделил. Но я полюбила тебя, несмотря на это». Отец обычно мягко, но властно брал её руку, целовал и декларировал свои любимые слова: «Я даю вам обеим всё, чтобы каждый день вы ни в чём не нуждались. Хотя бы за это меня можно уважать?» Мама лишь кивала головой, безмолвно соглашаясь, но когда Григорий Петрович покидал свою импровизированную сцену, то повторяла дочери, только шёпотом: «Помни, маленькая моя, имеющий уши да услышит. Имеющий глаза да узреет. Просто надо набраться терпения и научиться смирению». Серафима обиженно смотрела вслед уходящему отцу: «Да как же он услышит и увидит? Он ничего не хочет слышать и видеть! Ходит и ругается на всех, даже на тебя. Как ему помочь?» И на это у матери находились нужные слова: «Фима, каждый человек должен прийти к этой истине сам, понимаешь? Насильно мил не будешь. Сердце не заставишь биться мягче и смиреннее. А Бог наш, Иисус Христос, всё видит». Маленькая девочка с недоверием посмотрела на мать и тут же изрекла: «Вот моего папу, мне кажется, он точно не видит! Если бы увидел, то застыдил бы его! И не разрешил так себя вести с тобой!» Женщина рассмеялась, пожурила Серафиму и ласково притянула её к себе, сказав: «На всё воля Божья, дочка». У маленькой девочки, желающей защитить мать и открыть глаза отцу, прочно осел в сознании этот разговор. Сейчас, сидя на том же самом месте на кухне, когда любимая и мудрая мама покинула её, а отец при смерти, Серафима вдруг прозрела. В груди больно кольнуло от осознания: маму она так и не спасла, а папе — так и не показала истину. Женщина вспомнила сон в ту самую ночь, когда у Григория случился второй приступ. В нём она видела мать в спальне отца. Она стояла неподвижно у самой двери, будто бы не решаясь войти. На первый взгляд, женщина была чем-то обеспокоена — её выдавала складка на переносице. Но в васильковых глазах по-прежнему теплилась любовь. Серафима хорошо запомнила жест матери перед тем, как проснуться. Вера Николаевна подняла левую руку и указала пальцем на то самое место, в которое уже потом, наяву, устремит свой испуганный взор отец. Серафима качнула головой, словно скидывая нависшую пелену, и обхватила виски ладонями. Под холодными кончиками пальцев они пульсировали. Где-то вдалеке она слышала голос Милы, когда страшная догадка пронзила её.
— Неси ножницы… — хрипло и вполголоса произнесла Серафима.