Когда Вера с Фимой спускались по лестнице вниз, девочка еле сдерживала слёзы:
— Ему никогда ничего не нравится… Не нравится моя игра на пианино, мои рисунки, мои вопросы, и даже ответы мои для него всегда неправильные, мама! Он такой каменный, как статуя! А живым он кажется только тогда, когда злится! — Фима остановилась и потянула мать за руку, заглядывая ей прямо в глаза. — Не позволяй ему отрывать тот кусок обоев в спальне, я так старалась!
— Фима, золотая моя, помнишь, что я тебе говорила? Папа тебя любит, он тебя просто обожает! Он вовсе не каменный, а серьёзный. Если бы он не был таким, то не стал бы тем, кем является. Он заботится о нас и делает всё, чтобы мы ни в чём не нуждались. А ещё он привык к стабильности, и ничего тут уже не поделаешь… Твой сегодняшний поступок выбил его из колеи, и он забеспокоился о тебе, поэтому и был к тебе строг.
— Мне не нужны его подарки или игрушки, мне нужен папа, с которым можно поговорить и поиграть, как с тобой. Я не хочу его бояться, я хочу его любить. А ещё я хочу, чтобы ему было стыдно!
— Ну, тише, тише, чего ты разошлась? Нельзя так говорить об отце… Давай руку и пошли скорее, водитель уже греет машину, в дороге поговорим.
Тем же вечером, ближе к ужину, Вера Николаевна обрадовала дочь хорошей новостью:
— Фима, папа не стал трогать кусок обоев, наклеенный твоими руками, решил оставить на память! — Девочка лишь облегчённо вздохнула, а потом улыбнулась. — И, кстати, ты не видела церковный календарь с ликом Христа? Сегодня рано утром я точно его видела… — Фима лишь отрицательно покачала головой и поспешила уйти. Девочка не привыкла врать матери.