После продолжительного молчания отец сурово и тихо проговорил, устремив взгляд в кресло подле себя, будто всматриваясь в кого-то:
— Разве мог я предположить, что именно сейчас я увижу перед собой Веру… В тебе, в твоих жестах и в твоих обвинительных, но справедливых речах. Я так долго ждал, когда ты вернёшься ко мне, а с твоим возвращением возвратилась и она… Не знаю, правда, рад ли я этой встрече… — Григорий опустил лицо в ладони и медленно потёр его в попытках отогнать от себя надвигающуюся дрожь. — Я побуду один, Фимочка, мне хочется просто полежать и подумать, ты только свет не выключай. — Он поцеловал её руку и грузно отстранился. Женщине оставалось только поцеловать его в лоб и тихонько прикрыть за собой дверь спальной комнаты. Никогда прежде ей не было так страшно оставлять его одного. Но она не догадывалась, что настоящий страх за отца придёт позднее, когда в отчем доме, наконец, воссоединится вся семья.
Глава 3
Небольшое затишье, наступившее после последней напряжённой беседы в комнате отца, было в радость всем домочадцам. Серафима с Милой часто засиживались на кухне по утрам и по вечерам, окружая заботой единственного в доме мужчину. Григорий Петрович, в свою очередь, вёл себя на удивление спокойно и радушно, не втягивал дочь в долгие разговоры о прошлом, а наоборот, справлялся о её происшествиях за день, изредка поблёскивая благодарными глазами, когда вспоминал о чём-то невинном из её детства. Женщине было приятно видеть, что мужчина пошёл на поправку, но о том, чтобы встать с постели, не было и речи — здесь Серафима была непреклонна. Но чашечку кофе приносила чаще, специально задерживаясь за этим процессом, чтобы счастливый мужчина не осушил бодрящий напиток залпом. Мила перестала вздрагивать от каждого вопроса о Григории и его жизни и стала вести себя спокойнее, и в её глазах стали отчётливей читаться благодарность и желание помочь. Серафима же, в свою очередь, стала позволять себе всё больше мыслей о будущем, а нарочитая и горькая ностальгия стала реже посещать её сердце. Отчий дом посветлел и наполнился уютом, словно солнце осветило давно забытый Богом уголок. Только страстная и неутомимая молитва по-прежнему сопровождала каждое утро и каждый вечер стойкой женщины. Серафима ждала того часа, когда сможет вернуться в храм, ей хотелось, чтобы её жизнь снова наполнилась заботой о прихожанах и тем долгожданным смыслом, который она когда-то сумела потерять, но стоило ей подумать, что должна будет сказать о своём решении отцу — её сердце снова сжималось и трепетало в предчувствии беды. Она хорошо понимала, на что ей придётся пойти, но иначе жить она уже не умела. Роскошный покой мирской отцовской жизни больше не пленял её, больше не привлекала достойная карьера и возможность уехать за границу в когда-то любимую Англию, где она могла бы учиться и совершенствовать свой излюбленный британский язык. Серафима всегда ощущала себя немного иностранкой в кричащей и стервозной Москве. И даже сейчас она продолжала прятаться от неё в отцовском доме.
***
В тот вечер Серафима долго не ложилась спать. Она осталась наедине с отцом. Мила ушла ближе к вечеру, когда ей поступил странный звонок, предположительно от матери. По сбивчивому и огорчённому тону разговора женщина поняла, что визит к её матушке не стоит откладывать, и со спокойным сердцем отправила девушку домой. Мила всё порывалась зайти к Григорию, но в тот момент он отдыхал после процедур.
— Я обязательно постараюсь вернуться к утру! — трепетала Мила, наспех накидывая пальто, забыв освободить копну рыжих локонов из плена тяжёлого воротника.