Войдя на территорию кладбища, я невольно обернулся назад — того странного человека, который всего минуту назад заискивающе говорил со мной за ограждением, и след простыл, как будто Толстого и не было здесь вовсе.

Я прошёл вперёд, стараясь определить по нескончаемым звукам скорби и плача пришедших проститься с Достоевским и зычному голосу священника, где совершается трауный церемониал. Меня сопровождали только отсыревшие после дождя сотни могильных надгробий и крестов, величаво, даже гротескно, напоминающих о смертности человеческой жизни; и мне мерещилось, что все эти неисчислимые памятники гибели, весь этот лабиринт из могил и деревянных крестов живёт своей жизнью — что он движется в вычурном, суматошном танце, почитая Смерть; кружится, складывается в многообразие терзающих ум кладбищенских форм, а потом распадается обратно на части — отдельные островки сырой чёрной зимней земли. Мне чудилось, словно, по скончании хаотических, бессвязных вращений, образовавашиеся холмистые могильные островки издавали тихие, слегка слышные мелодичные звуки, точно из какой-нибудь колыбельной песни; и, навострив слух, я сосредоточенно стал вслушиваться в них…

Ты прильни к земле родимой,
Чтоб мечте неисполнимой
Дать возможность обрести

Тело, что во Сне являлось,
Божьим Раем называлось, —
Чтобы выше прорасти!