По телу пробежала лёгкая дрожь; неужели я и вправду потерял былое здравомыслие и теперь мой рассудок, вернее, его остатки, ежечасно будут осаждать видения и галлюцинации, как завоеватели, стремящиеся во что бы то ни стало захватить возникшую на их пути крепость?..

Справа впереди вновь раздались речи служителя церкви; он говорил о тяжёлой участи человеческой души, о Боге, об испытаниях и лишениях, выпадающих на людскую долю, о Достоевском. Опять зазвенел противный, бестолковый плач его слушателей. Я направился туда, намереваясь, в конце концов, увидеться с покойником и проститься с ним.

Несколько волнительных минут — и я уже стоял в толпе из страждущих, слушая вместе с ними траурный монолог церковника.

— … И каждый, кто потерял свой рот и служит Господу нашему своей жизнью, обретёт губы свои в загробной жизни… — вылетело стрелой из певучих уст священника и в плавном полёте достигло цели — измученных лиц смиренно взирающих на него страдальцев. — А сейчас я, с Вашего позволения, прочту стихотворение, написанное мною сегодня ночью в знак глубокого уважения к Достоевском, и почтения его памяти, и моей искренней веры в то, что его продолжительные поиски утерянного рта увенчаются успехом на небесах.

Произведение священника имело следующее содержание:

Величие родит молчание.
Художника не дрогнет слух
И пробудится ясный дух
В немотствующем созерцании.