— Кошмары более всего выпадают на долю безумцев, — продолжил говорить мой друг; в его глубоких карих глазах, неразрывно и неотступно устремлённых в самый центр доски, горел слабый, почти незаметный огонёк. — Да, можно сказать, что безумец рождён для того, чтобы видеть комшмары. Или, например, предположить, что безумец только потому потерял рассудок, что его реальность превратилась в один непрекращающийся кошмарный сон. Очевидно, когда мы имеем дело с человеком, которого преследуют кошмары наяву, мы имеем дело с сумасшедшим. Однако следует заметить, что безумцы, по крайней мере некоторые из них, прокладывают пути, по которым следом идут рассудительные. Когда утерявший здравомыслие своей жизнью, представляющей из себя чередование кошмарных видений, создаёт новую дорогу, совсем ещё непротоптанную и преисполненную тайн и откровений, тогда его бытие оправдано и являет собой то, ради чего человек и сходит с ума! Тропинки безумцев извилисты и опасны, и велика вероятность, что, пройди по ней человек со здоровым умом, он в конце концов утратит рассудок, открыв для себя непрохоженные и никому не известные доселе места. Возможно, когда тебе снится кошмарный сон, ты слышишь глухой и далёкий зов из самых сокровенных глубин своего существа, зов отправиться в путешествие, сулящее неожиданности и приключения, на поиски новых необъятных земель и непокорённых вершин: зов первооткрывателя. Может быть, этот неясный, смутный голос принадлежит будущему безумцу!

Здесь Достоевский замолчал. Мы играли партию ещё какое-то продолжительное время, и к её концу на бесконечную синь спокойного неба, украшенного лучезарной луной и крошечными сверкающими звёздами, вышли едва приметные предрассветные тени. Медленно и пугливо расползались они по величественной синеве, и долгая тихая зимняя ночь всё никак не хотела уходить. По-прежнему шёл густой снег, неудержимо и размашисто расписывающий диковинные кристалльно-белые полотна на оконном стекле. Гудения ветра совсем не было слышно, словно сама Природа, затаив порывистое дыхание, смотрела в наше окно, прислушивалась к чистому молчанию комнаты и по-детски улыбалась. Мой задумчивый взор остановился на удивительных узорчатых картинах январского художника, который всё также непослушно рассыпал на улице снежный пух. В отражении окна я встретил лицо Достоевского: его невозмутимые, мужественные глаза, ровный, гладкий нос, светлую бороду… и вот она, немыслимая, невообразимая перемена — там, где должен был располагаться рот, не было ничего, только безрассудная пустота! Меня тут же охватил страх, я повернулся к Достоевскому, но напротив меня на кровати уже никто не сидел, и по всей комнате медленно разливалось холодное вечное одиночество.