* * * * * * *

Прощание

Несмотря на сильный ливень из тех, что большими каплями бьёт по вискам, когда голова ничем не покрыта, я отправился на похороны Достоевского по его заветам — не имея при себе ни зонта, ни плаща, ни какого-либо головного убора. Конец января выдался бесснежным, и разве что нечастые дожди и колющие ветры в иной день разрезали сухой плотный воздух.

Через полчаса я уже стоял у ворот Тихвинского кладбища и немного грустил; издали доносился каменистый, громкий голос церковнослужителя, произносящего, по всей видимости, погребальную речь. Ко мне сбоку подошёл какой-то высокий бородатый господин, стоявший здесь, у ограждения, ещё до моего прихода, и когда я посмотрел на него, на его грубое длинное серьёзное лицо и глубокие серые глаза, то признал его за Л. Н. Толстого. Он, переминаясь с ноги на ногу, как будто бы дружелюбно поинтересовался у меня, не превышает ли читательскую норму его роман-четырёхтомник. Сказать,что его с виду невинный вопрос застал меня врасплох, — ничего не сказать. Я совсем не знал, как ему ответить и что, и, посмотрев ему прямо в лукавые, хитрые глаза, наконец взял себя в руки и пробурчал, что четыре книги в рамках одной — это нарушает все известные представления о лаконичности и краткости языка, о сдержанности и силе слова и что такая писательская вседозволенность — перебор для каждого верноподданного литературному искусству, коим, без сомнений, и должен являться Л. Н. Толстой. «Это всё, что мне хотелось от Вас услышать, Любезнейший?!» — восторженным тоном воскликнул романист, то ли утверждая, то ли спрашивая и не веря своим же словам, и, слегка улыбнувшись мне, развернувшись, медленно зашагал по дороге в сторону моста Александра Невского.