В тот день Гера намеревался пойти по адресу, который с таким трудом раздобыл у тётушки накануне. Сидя на скрипучей заправленной кровати и собирая конспекты для предстоящих занятий, юноша размышлял о том, как бы ему спокойно высидеть почти половину дня. Но мысли его прервал вошедший в комнату паренёк:
             – Поплавский на месте?
             – Это я, – отозвался юноша.
             – Тебя на вахту вызывают, говорят, звонят из деканата.
             – Ты чего напортачил? –  поинтересовался сонный Лёня, не вставая с кровати.
             – Ничего такого… – пожал плечами Гера, но быстро отложил тяжёлый портфель в сторону и вышел из комнаты. На вахте его оценивающим взглядом встретила Клавдия Ивановна. Гера не успел поинтересоваться личностью звонящего, как женщина тут же молча протянула ему потёртую синюю трубку.
             – Слушаю…
             – Гера, это я! – Гера узнал взволнованный голос тётушки. – Дубровин хочет тебя видеть сегодня после занятий у себя.
             – В кабинете?
             – В домашнем кабинете, Гера. Ты меня понял?

             – Так он должен был вернуться позже… – немного помолчав, произнёс Герман и добавил: – А с какой целью он меня приглашает к себе?
             – Ничего не знаю, я просто передаю тебе его указания. Более не задерживаю. Ступай.
            Гера не сразу отдал трубку вахтёрше, простояв несколько мгновений в полном недоумении. Он вовсе не ожидал, что Чехов вернётся из командировки так рано, да и с намерением сразу увидеться с ним. Юноша вспомнил о том, что отдал профессору свою творческую работу, с новостями о которой тот должен был вернуться из командировки. Гера допустил мысль о том, что Чехов хочет сообщить ему о судьбе статьи с глазу на глаз, отчего сердце его взволнованно забилось. Но почему так срочно?
             – Что-то зачастила к нам со звонками Катерина Львовна, – медленно произнесла Клавдия, забирая трубку из рук юноши. – С хорошими новостями али с плохими на сей раз?
            – Надеюсь, что с хорошими… – задумчиво ответил Гера, размышляя о том, что визит к незнакомке на улицу Академика Стевена придётся снова отложить.

***

             На первой лекции Герман заметил, что Любаша отсутствует. Это взволновало его, так как он переживал за её состояние после странного случая на автобусной остановке. Если бы не внезапный звонок Катерины Львовны, он бы обязательно забежал к Любе домой под предлогом занести конспекты. А потом отправился бы по адресу, который ему дала тётушка. «Я не успею к трём людям за один вечер… Конспекты может и Лёнька занести, ладно. Он только обрадуется очередному походу к своей зазнобе. Да и Люба, может быть, ещё сегодня появится в институте. Надо подождать… А как быть с этой Котовой? Я никому не смогу доверить столь важную встречу. Да и к Чехову я никого не пошлю вместо себя… Эх, снова всё идёт наперекосяк! А вдруг я упущу драгоценную возможность и не увижусь с ней больше? Да и кто сказал, что она живёт по домашнему адресу? Вполне возможно, она давно переехала или вышла замуж, сменив фамилию. Да и что я ей скажу?! Нужно подумать, как мне к ней подступиться… Точно! Спрошу, не она ли посадила черёмуху во дворе института. Представлюсь ботаником или, на худой конец, садовником…» Неожиданно сосед по парте больно пихнул юношу в бок и кивнул в сторону кафедры.
             – Товарищ Поплавский, чем занята ваша головушка, позвольте узнать?             – с иронией поинтересовался седой преподаватель философии, стоявший у доски. – К слову сказать, поза мыслителя вам очень идёт! Наверняка вы размышляете о трудах Гераклита из Эфеса. Назовите-ка мне его основной труд.
             – «О природе»! Первооснова всего – огонь, он является также элементом мира и методологическим принципом! – протараторил Герман, неуклюже поднявшись с места. Профессор одобрительно кивнул и двинулся к письменному столу, заведя руки за спину и продолжая свой монолог. Гера тихонько сел и оглядел аудиторию, ловя на себе взгляды ребят.
            После окончания занятия преподаватель подозвал Германа к себе и произнёс, не отрывая глаз от документа на столе:

             – Сегодня ваша староста, Любовь, не явилась на моё занятие, я передам вам, Герман, журнал посещений. Я считаю вас весьма ответственным для таких важных документов.
             – Благодарю вас, Пётр Денисович! Буду хранить как зеницу ока.
             – Но сегодня вы витали в облаках дольше обычного, хоть и не потеряли былой хватки. Отстрелялись, как солдат. Что ж, похвально…
             – Такого больше не повторится! – торопливо начал Герман, но тут же осёкся: – Я, кхм, о витании в облаках…
             – Полагаю, вы успели занять свои мысли не только античной философией и подготовкой к предстоящей сессии, но и чем-то более важным?
«Если бы вы только догадывались о моих мыслях и тревогах…» – успел подумать Герман, но твёрдо сказал:

           –  Для меня нет ничего важнее учёбы, Пётр Денисович.
           – Кого вы, голубчик, пытаетесь обмануть? – спокойно, но строго начал тот, подняв на юношу внимательные глаза. – Я наблюдал за сотней, а может быть, и тысячей юных ребят, которые превращались из активных первокурсников в задумчивых и печальных романтиков. Не бойтесь мне признаться, что влюблены! – после слов мужчины Германа словно пригвоздили к паркету. Он стоял и молча смотрел на профессора, который уже с улыбкой продолжал: – Но я крайне надеюсь, что вам это не помешает! Пускай ваша муза посещает ваши мысли вне моих занятий. Договорились? Как любил шутить один мой старинный друг: «Какие чувства чаще всего посещают студентов?» Как вы думаете, Герман?
          – Осмелюсь предположить, что… чувство долга и ответственности? – Герман предпринял провальную попытку широко улыбнуться, но на деле вышел оскал. Пьеро уступил место на сцене Щелкунчику.

         – Чувство голода и чувство любви! – воскликнул Пётр Денисович и хрипло рассмеялся. Герман заметно выдохнул и улыбнулся.        
         – Знаете, вы правы! Мой сосед по общежитию прямое тому доказательство! Чувство голода посещает его чаще, чем тяга к знаниям…        
        – Что и требовалось доказать! Держите журнал.
        Уходя из аудитории, Герман тихо произнёс:
         – Уж лучше бы я погряз в любви, чем в чужих тайнах, собственном бессилии и в поисках правды.