Глава восьмая

Прочитали 255
Содержание серии

Симферополь, 18 октября 1957 года

        По пути к загородному дому профессора Герман с головой погрузился в тревожные думы, терзающие его с самого утра. На сей раз в его руках не было книги или же учебника. Даже чистый тетрадный лист с карандашом покоились в его портфеле. Но по привычке юноша сел в конце автобуса, спиной к водителю и вплотную к окну. От его прерывистого дыхания стекло покрывалось влажной дымкой и очертания вечернего Симферополя размывались под натиском его серьёзных ореховых глаз. Рядом с ним то и дело сменялись пассажиры, ёрзали непослушные дети и дремали старики. А Герман всё всматривался в запотевшее стекло, поджимая слегка обветренные губы. Иногда он щурился от яркого закатного зарева, тёплый свет которого румянил его бледный лик. «Жизнь была такой, казалось бы, предсказуемой и тихой до того момента, как я поступил в институт. Всё шло своим чередом, и я знал наверняка, что меня ждёт завтра. А в один момент всё словно остановилось, будто русло реки сковало крепким льдом. Я думал, что в этом моё счастье –стоять посреди оживлённой толпы и отстранённо наблюдать. А сейчас всё так резко переменилось, и мой прежний уклад жизни начал рушиться под напором событий. Непредвиденных событий, иногда даже пугающих. Казалось бы, столько людей вокруг, и никто не может ответить на мои вопросы. Раньше мне отвечали деревья, а сейчас дать верный ответ могут только люди. Но они не умеют быть честными, вот в чём загвоздка. Даже с самими собой. Зато лёд тронулся! Но я не знаю, куда унесёт меня эта хрупкая льдина… К каким же берегам меня прибьёт?»

– Ты изменился, сынок, – сказала Софья в одну из последних встреч с Герой.

– Правда? И в какую же сторону?

– Раньше ты был таким… смиренным. Много размышлял и созерцал. А сейчас в твоих глазах и движениях так много тревоги и суеты.

– Немудрено, мама! Из отшельника я превратился в студента. Сидя в своей комнатушке, я совсем одичал от одиночества.

– Наоборот. Одичал ты сейчас.

– Скажешь тоже… С волками жить – по-волчьи выть!

Тогда Герман лишь отшутился от слов матери, не придав им серьёзного значения. Но сейчас юноша стал понимать: раньше он сторонился людей и одновременно стремился быть с ними. Пускай даже невидимкой. Но когда ему представился шанс стать неотъемлемой частью студенческого сообщества, он не понимал, как правильно себя в нём вести. Но зато теперь, наконец, его заметили…

Когда Герман вышел из уже полупустого автобуса, он ожидал увидеть кого угодно, но только не…
        – Борька, ты что ли? – воскликнул юноша, озираясь по сторонам в поисках его хозяина. – Ты чего тут делаешь?

         Юноша был уверен, что перед ним именно доберман Чехова: собаку такой статной породы не спутаешь с обычной дворнягой. Пёс подошёл к Герману, дав себя погладить, и настойчиво обнюхал его ладонь. Затем он облизнулся и, развернувшись, посеменил вдоль тропинки, ведущей от остановки к небольшой сосновой посадке. Герману ничего не оставалось, как поспешить за своим безмолвным проводником. Борис часто забегал вперёд на своих длинных и сильных лапах, но всегда останавливался, покорно дожидаясь юношу в собачьей стойке. Иногда доберман ложился на узкую тропку, и, высунув длинный язык, наблюдал за тем, как Герман ускоряет шаг, приговаривая:

 – Как же тебя твой хозяин отпустил одного? Была бы у меня такая собака, я бы берёг её и никуда от себя не отпускал… Значит, он тебе доверяет? Эх, как жаль, что я не могу с тобой поговорить.
         «Зато ты вызволил меня из плена тяжёлых раздумий» – с благодарностью подумал Гера.

Ещё издалека юноша увидел неподвижную фигуру на террасе дома. По ореолу серого дымка вокруг головы он сразу понял, что это Чехов. Тот сидел в кресле, укрывшись пледом, и задумчиво раскуривал любимую трубку. Герману захотелось помахать рукой профессору, как своему старому товарищу, но он сдержал свой порыв, подумав, что это будет выглядеть неуместно. Будто прочитав мысли Геры, мужчина оживился и вскинул левую руку, приветствуя юношу и Бориса, который с громким лаем направился к хозяину.
        – Ну что, на сей раз не заблудился, мой юный путник? – с улыбкой начал Чехов, поглаживая подбежавшего Борьку по длинной довольной морде.
        – Здравствуйте, Платон Николаевич! – на ходу поприветствовал профессора Гера. – Как видите, нет. Борис меня довёл кратчайшим путём!

– Я смело доверяю ему самых ценных гостей. Боря отыщет путь домой из любой точки города! Да, мой храбрый вожак? Пойдём скорее вовнутрь, нужно наградить Бориса за прекрасно выполненную работу.
       За порогом тёплого высокого дома вошедших встретил густой аромат свежайшей выпечки. Юноше был до боли знаком этот запах, так как матушка часто выпекала домашний хлеб. Прикрыв глаза и вдохнув полной грудью это уютное благоухание, он на секунду почувствовал себя в стенах родного дома. Чуть позднее до него донёсся характерный дух пряностей: корицы и мускатного ореха, а следом и сладкий аккорд ванили, карамели и печёных груш. «Ммм, так это штрудель!» – пронеслось у Германа в мыслях, и он тихонько сглотнул подступившую слюну. Стакан несладкого чая да сухой бутерброд в столовой – это была его единственная скромная трапеза за целый день.

В домашнем кабинете профессора уже вовсю пылали и потрескивали поленья в камине, встречая гостей. На кофейном столике, расположенном меж двух мягких кресел, дымился чай в фарфоровых чашках. Во главе сервиза стоял пузатый белоснежным чайник. Рядом с ним примостились стеклянные пиалы с мёдом и вишнёвым вареньем, а в центре стола возвышалась ваза на длинной стеклянной ножке. Она была наполнена ароматными шоколадными конфетами. Чехов первым опустился в своё кресло, жестом указав на то, что стояло рядом с камином. Герман не мог и вспомнить, когда в последний раз тонул в таком мягком и пышном кресле. А тепло от кирпичного камина за мгновенье разморило его уставшее тело.

      – Ты себе даже не представляешь, как я соскучился по уюту и умиротворению родных стен за время этой утомительной поездки, – с упоением произнёс Чехов, вдыхая аромат крепкого чёрного чая. – Прошу, угощайся. Это «Крымский десерт», между прочим, с фиником и фундуком.

      – Могу представить, Платон Николаевич. Я тоже частенько скучаю по дому, – ответил Гера и торопливо потянулся к чашке. – Признаюсь честно, мы не ждали вас так рано…

      – А я и не собираюсь пока являться в институт, – сказал профессор и сделал короткий шумный глоток, откинувшись на спинку кресла. – Мне нужно успеть разобраться с домашними делами и подготовить письменный отчёт о прошедшей командировке. Одним словом, заняться важной рутиной! А как дела в институте, Герман?

     – Прекрасно! Всё идёт своим чередом: занятия, подготовка к сессии в поте лица, новые темы для стенгазеты, студенческие собрания…. Наша группа, кстати, успела по вам соскучиться!

     – Неужели? По моему занудству или же по моей предвзятости больше всего? – спросил мужчина и хрипло рассмеялся.

      – Нет, что вы. Скорее, по вашей подаче материала. Вы не подумайте, вас замещает достойный преподаватель, но только у вас получается удерживать интерес к лекциям до последнего. Вы так захватывающе рассказываете об истории журналистики, будто сами участвовали в этих событиях!

      – Хм, сочту за комплимент! Значит, не зря мне доверяют выступления на международных конференциях. По правде говоря, я всегда считал, что оратор из меня отнюдь не самый лучший. Я с детства страдал заиканием и излишней робостью, что изрядно мне подпортило юношескую жизнь.
      – Надо же, ни разу не замечал!

      – Может быть, потому что я умею прекрасно притворяться? – сказал Чехов и губы его растянулись в ухмылке, а в уголках глаз заиграл веер морщин. – Шучу! Ученик в учителе чувствует фальшь куда лучше, чем лисица полевую мышь, затаившуюся в норе. Я много работал над собой, прежде чем поборол этот скверный изъян.
      – Робость или заикание?

      – Первое, конечно. Со вторым пришлось повозиться подольше, да и это заслуга больше на моя, а семейного доктора с логопедическим образованием.

      – А мне кажется, что робость в какой-то степени дисциплинирует человека… – осторожно произнёс Герман, остужая чай.

      – Ты путаешь с застенчивостью. Она как раз украшает молодых ребят, а робость – лишь мешает в жизни. От неё много хлопот… Знаешь, хоть затяжная война и позади, всё равно нужно оставаться сильным и смелым! Иначе твоё место займёт кто-то другой. Бойкий и целеустремлённый! Робость – удел ленивых персон. Прости, что я так категоричен. Но я с удовольствием выслушаю твоё мнение тоже.
      – Вы судите по опыту прожитых лет, поэтому я уважаю вашу позицию и не хотел бы с вами спорить. Но позвольте спросить: почему именно ленивых?
      – А потому что не хотят работать над собой! – отрезал Чехов и закинул в рот шоколадную конфету. Он сладостно замычал, разжёвывая её и покачивая рыжей головой с редкой проседью.

Герман задумался: стоит ли ему продолжать эту дискуссию или лучше тактично промолчать? К слову, он уже успел засомневаться в сказанной ранее фразе про робость. Чехов подметил замешательство юноши и громко произнёс:

 – Видишь, я полон пороков! Ещё и упрямый до невозможности! А ты, друг мой, весьма застенчив. Но тебе это идёт, добавляет тебе этакой загадошности… Девушкам это нравится, хе-хе! Но ты, я смотрю, ни к одному угощению не притронулся, кроме чая.
      Герман смущённо улыбнулся и проворно зачерпнул ложкой тягучий янтарный мёд.
      – Я просто выпечку больше люблю, а шоколадные конфеты только по праздникам ем. Как-то отвык от них совсем…

      – Какая самодисциплина… М-да, к дефицитным продуктам лучше не привыкать. А выпечку мы сейчас отведаем! – радостно воскликнул профессор, потирая руки. Кряхтя, он поднялся из глубокого кресла и, подойдя к открытой двери, громко крикнул в коридор: – Марииия! Неси десерт! Признаюсь, честно, Герман, я тоже выпечку люблю! А коробку конфет мне на конференции всучили. Не пропадать же добру!
     Но на крик профессора явился лишь возбуждённый Борька, хлёстко виляя коротким хвостом. Он сел по левую руку от хозяина и облизнулся, переводя умоляющий взгляд со столика на профессора и обратно. Чехов погрозил ему пальцем и с досадой произнёс:

      – Ишь ты, сладкоежка! Тебе нельзя ни грамма сахара, Борис! Ты на диете. А вот нам очень даже можно… Для мозговой деятельности полезно. Ну где там наш штрудель?!
     К тому времени, когда Мария Григорьевна переступила порог кабинета, Герман успел узнать о том, что Борька пристрастился к сладкому ещё будучи щенком, хотя собакам строго настрого запрещено сладкое и мучное. Гера очень удивился, узнав, что четвероногих можно потчевать фруктами и ягодами, но Борька их не ест ни в каком виде. Однажды Мария Григорьевна спрятала бусинки спелой черники в ломоть свежего батона и угостила им Бориса. Через несколько минут ягоды лежали в миске совершенно нетронутыми. При этом рацион питомца был весьма разнообразен, и жаловаться тому не приходилось. Не только человеку, как оказалось, хочется чего-то поистине вкусненького, но вредного.         

       После этого Чехов принялся рассказывать о конференции. В Керчи, по его словам, было дождливо и скучно, а северный ветер прямиком с Азовского моря то и дело норовил схватить его любимую выездную шляпу и уволочь с собой. Профессор пожаловался на неудобные полки в купе поездов, ведь они испортили всё удовольствие от поездки, которую он так ждал. Чехов обожал поезда: под размеренный стук колёс мысли в голове выстраивались в стройный ряд, и думалось так охотно и хорошо! А осенью такие поездки становились куда краше с потрясающими крымскими пейзажами за окном. Но в этот раз ему не повезло: в купе Чехов оказался не один, а в компании некоего мужчины средних лет, который подсел к нему в Приморском. Незнакомец оказался весьма словоохотлив. В ходе завязавшегося разговора попутчик без зазрения совести сообщил профессору, что едет к своей давней любовнице, ласково величая ту возлюбленной. Чехова не спасли ни частые перекуры в тесном тамбуре, ни увлечённое чтение текста своего доклада.

      – Так странно, что первый встречный доверяет тебе такие тайны. Будто у меня на лице написано, что я умею их хранить. – заворожённо глядя на танцующее пламя в зеве камина, приговаривал Чехов. – Сколько путешествую в поездах, впервые встречаю человека, столь откровенного.

      – Может быть, он хотел поделиться с вами не тайной, а своим личным счастьем? – предположил Герман. – Вполне возможно, что даже его товарищи не догадываются о том, что у него есть жизнь на стороне.

      – Какая честь… – иронично произнёс профессор и усмехнулся. – Я бы о таком помалкивал. Хоть многие и относятся к купе, как к этакой исповедальне, и свято полагают, что всё сказанное там – не вырвется наружу. Но я люблю хранить своё при себе. Так целее будет. А ты умеешь хранить тайны, Герман?
       – Да, – немного замявшись, ответил юноша и словил на себе пронизывающий взгляд профессора. – Но люди мне, правда, не так часто их доверяют.
      – Счастливчик… Чужие тайны – непрошеная ноша.
      – Утомили вы Германа Олеговича своими разговорами! – вдруг послышался строгий женский голос из коридора. Мария Григорьевна мягко вплыла в комнату с серебряным подносом в руках и сразу направилась к письменному столу. – Человек только после занятий, уставший, поди!

       – Это ты утомила нас долгим ожиданием! – парировал мужчина, поднявшись с кресла, и прытко направился к столу. – Я всё равно его не отпустил бы без десерта. Герман Олегович, – вдруг обратился профессор к юноше со всей серьёзностью в голосе: – Неужто я вас утомил?
      – Что вы, Платон Николаевич! – встрепенулся Гера. – Я только с удовольствием…

       – Слыхала? – с вызовом бросил Чехов в сторону женщины, которая невозмутимо убирала на поднос вазу с конфетами и пиалы с кофейного столика. – Когда баба вмешивается в разговор двух мужчин, начинается настоящая неразбериха!
      – Нет, ну а что? – не выдержала Мария. – Время-то уже позднее, а ему ещё в общежитие нужно успеть, да и ехать ему от нас не близко… Я же волнуюсь.

      – Ты не море, чтобы волноваться! Так, я обо всём позабочусь, – строго отрезал мужчина и взял тарелку с горячим десертом со стола, торопливо приговаривая: – Дальше мы сами. Иди, иди, не мешай нам, ради Бога!

     Мария Григорьевна обиженно хмыкнула и, поджав губы, молча вышла.

      – Ты видел? Вздумала выгонять моих гостей! – сердито процедил Чехов, раскладывая пирог по тарелкам. – Я здесь хозяин дома или она?

      – Думаю, Мария Григорьевна хотела, как лучше… – сказал Герман и тихонько добавил: – Или она просто не в настроении.

      – Её настроение меняется со скоростью света, я за ней не поспеваю! Никогда не угадаешь, какой она будет через минуту. Я же специально оставил самое важное на десерт! – бодро сказал Чехов и приосанился.

      – Я весь во внимании, Платон Николаевич! – замер Гера, чувствуя, как колотится сердце, а к горлу подкатывает ком.

      – Не буду тебя больше томить, Герман, и скажу одно: твоя статья наделала много шума!

      – Правда? В хорошем же смысле? – затаил дыхание юноша и чуть подался вперёд.

      – Несомненно, – твёрдо ответил Чехов и, набрав в грудь побольше воздуха, вкрадчиво продолжил: – Но начну с того, что Софронов – человек строгих правил и консервативного ума. Не зря ему доверили руководство над одним из передовых литературных изданий нашего времени! Поэтому он довольно дотошно отбирает произведения, которые готов взять в печать. Ведь он сам человек не просто деятельный, но и творческий. Ты же знаешь, что Анатолий и прозаик, и поэт, и драматург. Да о чём я вообще говорю, он лауреат двух Сталинских премий в области литературы и искусства!

      – Анатолию Владимировичу не понравилась моя статья, да? – предчувствуя неладное, спросил юноша. Сердце в его груди неистово колотилось.

      – Нет, нет, не совсем! – Чехов замахал ладонями и замотал головой, словно отбиваясь от назойливых мух. – Он посчитал твою статью достойной, интересной и даже прогрессивной в рамках нынешнего времени. Услышать такую рецензию из уст Анатолия – это величайшая похвала, Гера!

      – Но ведь есть то, что ему не понравилось, верно? – не унимался юноша. Он сразу подметил бегающие глаза профессора и его внушительное замешательство. Казалось, тот тщательно взвешивает каждое слово, прежде чем его произнести. «Если бы статью взяли, он бы сразу мне об этом сказал… Что-то тут неладно! – звенели мысли в голове юноши. — Только держи себя в руках. Не давай волю эмоциям!»
      – Видишь ли, Герман, мне очень близка твоя нравственная позиция, иначе я бы вовсе не стал затевать эти «смотрины». Твой текст искусно передаёт трепетное отношение к окружающему миру. И по нему заметно, как много ты работал, чтобы проанализировать и соотнести между собой многие исследования и гипотезы. Чего стоят выдержки из Ветхого завета, когда Творец обращался к Ною, чтобы спасти жизнь на земле после Всемирного потопа. Секунду, я сейчас их даже зачитаю! Погоди… – профессор вскочил и метнулся к рабочему столу.

Герман отрешённо наблюдал, как Чехов шуршит страницами в толстой папке, неразборчиво бормоча себе что-то под нос. Наконец, мужчина воскликнул: «Вот, вот, нашёл!» и, схватившись за пенсне, принялся выразительно читать: «…Ной повиновался Творцу, и вскоре все птицы, животные, насекомые и букашки были собраны на ковчеге парами, дабы обеспечить их дальнейшее размножение на новой земле. Но как же деревья и цветы? Как же травы и кустарники? В столь страшный час о них никто и не вспомнил… А ведь речь шла о спасении всего живого на земле! Получается, что в Священном писании весь окружающий природный мир не сравнивался с миром животным и вовсе не брался в расчёт. Покинутые деревья и растения должны были сгинуть в сокрушительных водах потопа? Или ждать чуда вместе с остальными неодушевлёнными предметами? Растения в представлении Священного писания были настолько ничтожными и неважными, что о них и не стоило беспокоиться. Но в дальнейшем я столкнулся с весьма противоречивыми фактами. Первый факт, который смутил меня, открылся ещё во время плавания, когда проливной дождь прекратился на пару дней и ковчег, наполненный спасёнными зверями, сел на мель. Ной послал голубя, дабы узнать, что творится в мире и есть ли поблизости хотя бы клочок земли. И вскоре птица возвращается, но не одна… В клюве у неё зажата веточка оливы, а это означает, что где-то над водой показалась суша. И это поистине благая весть! Значит, новая жизнь теперь возможна. И так близка… Отсюда я сделал вывод, что Ной прекрасно осознавал то, что без участия природы на земле жизни нет…» Это очень смело, Гера! Подвергнуть критике строки из Священного писания, ведь что мы видим потом? Высадившись на вершине горы Арарат, Ной ступает на сушу и выпускает спасённых животных с чувством выполненного долга! И что же он делает дальше? Сажает в землю виноградную лозу! Но спрашивается, откуда же она у него взялась? По всей видимости, он взял её с собой на ковчег ещё до плавания. Не состыковка! Получается, что Священное писание сообщает нам, что растения не являются живыми существами. И далее ты подтверждаешь это строками о том, что все три основные монотеистические[1] религии отрицают растения как живые создания. Как одушевлённые существа!

      – Да, жизненная ценность растительного мира до сих пор остаётся непризнанной, и это несправедливо, – подытожил Герман и, набравшись смелости, спросил: – Простите мне мой напор, Платон Николаевич… Но я полагаю, что именно этот кусок и смутил господина Софронова?

     Казалось, профессор не спешил с ответом. Он, поджав губы, захлопнул папку с бумагами, заблаговременно вынув из неё статью Германа, и отложил пенсе на край стола. Прошло несколько долгих и мучительных мгновений перед тем, как Чехов заговорил. Но для Германа уже всё стало ясным: ему не видать печати.

      – Понимаешь, Софронов всегда думает наперёд, это его особая профессиональная черта. К слову, за которую я его и уважаю, – произнёс профессор, двинувшись неспешной походкой к окну. – Он всегда говорил, что любой литературный труд должен вызывать эмоцию и отклик в сердцах и умах читателей. И только тогда он возьмётся за материал. Твоя работа вызвала у него целый спектр чувств и впечатлений, но… – Чехов замолк и на носках развернулся к юноше: – Анатолий не осмелился за неё взяться. Он… побоялся.

      – Но почему?! – ненароком воскликнул Герман, за что мгновенно мысленно себя одёрнул.
      – Признаюсь честно, мы долго и неистово с ним спорили, но он продолжал настаивать на своём, – пропустив вопрос Германа мимо ушей, продолжил Чехов. – И дело не только в том, что ты упомянул Ветхий завет в невыгодном свете, но и выдвинул теорию о том, что растения обладают душой, коллективным разумом и способностью чувствовать, воспринимать наш мир. Софронова поразило и то, что ты опирался не только на труды учёных и философов прошлых лет, но и на собственные наблюдения. Ведь у тебя нет ботанического образования, ты, по сути, самоучка. Анатолий посчитал твою статью очень фантастичной и, далее цитирую: «Она слишком нетипична для литературного журнала или простой газеты. Да, в ней присутствует доля художественного вымысла, но всё же это, скорее, попытка провести научное исследование. А для этого автору явно не хватает специализированных знаний. Да и в тексте затрагиваются псевдонаучные темы, и я не уверен, возьмутся ли за неё даже профильные журналы. Это новшество для нас. Публиковать это – большой риск». Софронов сказал, что ты опередил своё время.
     – Но ведь мысль о том, что растения обладают разумом, не нова! Об этом писали ещё древнегреческие философы и учёные… Демокрит, к примеру, приравнивал растительные организмы к разумным существам. А Аристотель хоть поначалу и отнёс растения к неодушевлённым предметам, впоследствии изменил свой взгляд на них. Ведь они умеют размножаться, а значит – у них есть примитивная душа. Есть свои потребности!

      – Не спорю, мальчик мой, но этого ещё никто не доказал!
      – Люди ещё не готовы… Как не были готовы за несколько столетий до рождения Христа, так и после. Всегда было то, что отворачивало человечество от признания значимости природной среды. И её величия. А сейчас люди и подавно не хотят это признавать. Видимо, ещё не время…     
      – Вот! Анатолий сказал то же самое. По его мнению, народу после тягот и лишений войны нужно нечто другое. Надежда и правда! Надежда на новый виток жизни и правда о войне. Будто нам всем её тогда не хватило… То есть для Софронова первостепенным и главным героем всех художественных, публицистических и научных трудов должен оставаться человек. К слову, те же шестидесятники, которые на собственной шкуре испытали, что такое фронт и смерть. Вот они в его глазах настоящие герои и нынешние передовики литературы. И ведь никто же не спорит! Они голос целого поколения, Гера!
       – Я не видел войну в анфас, и я не смогу об этом писать. Но я ни в коем случае не умаляю художественный труд и нравственный вклад шестидесятников в мир литературы. Я просто не умею писать о войне.
       – И в этом твоя сила!  Писать о том, о чём люди давным-давно позабыли. Об истинной природе. О такой, какой её видишь именно ты. Если те же фронтовики стали посредниками между прошлым и настоящим, то ты можешь стать посредником между человеком и природой!
       – А есть ли в этом смысл? Сам Софронов сказал, что людям сейчас нужно другое.

       – Он так сказал, потому что сверху следят, чтобы всегда было то, чем можно занять руки и голову. Если с производственной нагрузкой у нас в стране никаких проблем нет, то с интеллектуальной имеются трудности. Русскую классику перестали читать должным образом, да и кто её будет читать, если вчерашним детям пришлось воевать наравне со стариками? Только к началу пятидесятых уже взрослые лбы взялись за учебники! А сколько за годы войны было уничтожено общественных и личных библиотек! Ой, страшно представить… А сейчас у нас что популярно? Отнюдь не классика! Героические рассказы, военные стихи и песни, патриотические поэмы или, на худой конец, фельетоны на злобу дня… Чтобы либо скорбеть, либо хохотать до упаду! Вот так… Грубо, но зато правдиво.
     – Значит, если бы мою статью напечатали, она бы всё равно оказалась на задворках литературных журналов…
     – Как бы не так! Опыт последних лет показывает, что читательский голод сейчас лишь возрастает. Люди скупают всё, что печатается, и читают всё, что пишется. Но печатается только то, что выгодно для общественного сознания и просвещения.
     – Анатолий Владимирович тоже так считает?
     – Анатолий вообще сказал, что после выпуска статьи может подняться волна споров и даже буря негодования… Пускай верующие и не осмелятся высказать своё «фи»! Спасибо Никите Сергеевичу… Но зато представители науки точно не останутся в стороне! Видишь ли, они слишком ревностно относятся к своим гипотезам и открытиям. И к исследованиям коллег. Прости, Герман, я этого не предвидел. У меня более радикальные взгляды. Я, безусловно, обожаю новаторов, которые могут дать миру свежие и прогрессивные идеи, но наше общество не всегда готово их принять. И чёрт его знает, как им втолковать мысль о том, что созданное не по канонам – не значит плохое! Я бы хотел тебя обезопасить от ошибок, Герман.

      – Что ж, это было весьма ожидаемо. Но для меня это был бесценный опыт, ведь я должен принимать в расчёт спрос и реакцию граждан, – как можно спокойнее произнёс Гера. Но внутри его бушевал огонь разочарования и обиды.

      – Я вижу, что ты расстроен! – Чехов метнулся к своему креслу, крепко обхватив его спинку ладонями. – Анатолий предложил переработать статью, убрав из неё «опасные» куски, но тогда это была бы не твоя работа! Да и из песни слов не выкинешь! Что поделать, я отказался.

      – Вы всё правильно сделали, Платон Николаевич. Я вам очень благодарен.

      – Но это вовсе не значит, что тебе стоит отступать от своей благородной цели донести до мира свою идею. – Чехов опустился в кресло, наклонившись к Герману. – Я готов продолжать работать с тобой и редактировать твои тексты. Мне хочется знать, на что ты способен. Чёрт с ним, с этим «Огоньком», будем штурмовать «Науку и жизнь»! Кто-то же должен оценить по достоинству твои старания! Я уже оценил.
      – Это было бы здорово! – кивая, ответил Гера.

      – Но только после первой сессии! – подняв вверх указательный палец, строго сказал профессор. – Учёба сейчас главнее всего, на первом курсе ой как легко вылететь. Но я в тебя верю!

     В глубине дома, приблизительно из гостиной на первом этаже, раздалось приглушённое кукование, и Чехов прислушался. Когда кукушка затихла, профессор поднялся из кресла.

      – Пойду водителю позвоню, он тебя отвезёт к общежитию! – обронил он на ходу.

      Герман не стал отказываться, как прежде, а лишь молча кивнул, натянув улыбку в знак благодарности. Он так и не прикоснулся к пирогу, а остывший крепкий чай был даже кстати, так как в горле пересохло. Одним глотком он допил его и поморщился, будто хлебнул Лёниной настойки.
     – Герман Олегович, да на вас лица нет! – всплеснув руками, посетовала Мария.

Герман не заметил, как она вошла в кабинет, и немного смутился. Но женщина взволнованно лепетала дальше:

– И к штруделю так и не притронулись! Неужели не понравился?  Я всегда его готовлю по маминому рецепту… А давайте я вам с собой заверну? На завтрак, ну?
     – Знаете, а я не откажусь. – отозвался Герман, поддавшись напору Марии Григорьевны.

     – Простите мне моё женское любопытство: у вас что-то в институте случилось? Или дома? – осторожно спросила она, убирая со стола. – Могу я чем-то вам помочь?
     – Не берите в голову, – лишь отмахнулся Герман. – Я сам виноват. Нагородил себе в голове невесть что… Пострадал от собственных ожиданий. Нужно быть более приземленным.

    – Тю, ещё успеете спуститься с небес на землю! И кто же посмел оборвать вам крылья? – спросила Мария и на мгновение на её румяном лице блеснуло нечто сродни озарению. Она быстро отложила звенящий поднос в сторонку и, подойдя на цыпочках к двери, выглянула в коридор. Затем тихонько прикрыла дверь и посеменила к креслу Чехова, подавшись грудью вперёд.
     – Не говорите больше ничего, я, кажется, всё поняла! – она быстро угнездилась в тесноватом кресле напротив озадаченного юноши и достала из кармашка в фартуке что-то маленькое и прямоугольное. – Платон удалился на свежий воздух на пару с трубкой, так что у нас точно есть пара минут! Сейчас мы с вами узнаем, чем же ваше сердце успокоится!
      – Это игральные карты? – удивился юноша. – Вы что, собираетесь мне… погадать?
      – Я предпочитаю называть это несколько иначе: прояснить ситуацию. Я не гадалка, и уж тем более – не ворожея. Моя бабуля по отцовской линии научила меня простым цыганским раскладам. Иногда они очень выручают!

     – Надо же, я и не думал, что у вас есть… такие знания. – Гера воодушевился и не сводил пытливого взгляда с Марии Григорьевны.

 Женщина, закрыв глаза, что-то шепнула потрёпанной игральной колоде и начала сосредоточенно выкладывать по одной карте на кофейный столик, красной рубашкой вверх. Юноша почувствовал себя героем баллад Жуковского и поэм Пушкина, которые он с упоением перечитывал в детстве. Его особенно привлекали, будоража воображение и мысли, описания крещенских гаданий и желания юных героинь узнать свою дальнейшую судьбу. Правда, там были зеркала и растопленный воск. Но само действо было для юноши особенно мистическим, загадочным, но в то же время невероятно притягательным. И сейчас, прямо на его глазах, совершались настоящие магия и таинство. Гера не знал, что хочет услышать из уст Марии, но с особым мальчишеским любопытством наблюдал за каждым отточенным движением пышной изящной руки. Когда женщина начала раскрывать карты, он замер в нетерпении.
     – Ох, в мыслях у вас, конечно, полный крах… Вы надеялись на что-то, но оно так и не исполнилось. И, кстати, продолжаете надеяться. В прошлом у вас был казённый дом: это, вполне возможно, институт или общежитие. В настоящем у вас – одни разговоры, а в будущем – встреча. Встреча с некой дамой. Для вас она закончится хорошо, это бесспорно! Карты выпали прекрасные, вы найдёте с ней общий язык.

     – А что за дама? – спросил Гера, и в мыслях у него сразу всплыла незнакомка, к которой он намеревался пойти.
     – Карты, к сожалению, не могут дать точный портрет. Я даже не могу утверждать, знакомы вы с ней или нет. Но девушка незамужняя, молодая и белокурая, так как, видите, дама бубен выпала. Хочу сказать сразу, что она не простая… Очень своенравная, местами даже вспыльчивая, принципиальная. Но кокетка. Как вы помните, вы с ней поладите. Так, а что у вас на сердце…

     Герман заметно выдохнул. Он уцепился за эти слова как за спасительную соломинку: «Если это она, та самая Котова, то это чудесно! Наверное, это единственная хорошая весть за день».

     – А на сердце у вас так тяжело, словно якорь неподъёмный висит. Одна чернота вышла: трефы да пики… – сказала Мария и с опаской взглянула на юношу. – Чем же оно успокоится… Вот, встречей! И последующим разговором. Не принимайте близко к сердцу перипетии сегодняшнего вечера, ради Бога. Как говорят, утро вечера мудренее. Завтра вам уже будет спокойнее. И не пропустите встречу!

     В коридоре послышались тяжёлые шаги, и Мария Григорьевна торопливо собрала карты со столика и поднялась с кресла.

     – Ведёте светские беседы, дамы и господа? – сказал Чехов, входя в кабинет. – Скоро Геннадий заедет, собери пока в дорогу Герману сладостей.
     – Уже всё готово, Платон Николаевич! – отозвалась Мария и мельком подмигнула Герману. Юноша улыбнулся и отвёл глаза в сторону камина, в котором красиво дотлевали алые угольки.
     – Мы с тобой ведь обо всём договорились, Герман? После сессии жду от тебя новых блестящих работ. Ну, а пока: только учёба! И выше нос!

     Юноша поднялся с кресла и покорно кивнул, поблагодарив Чехова за вечер, а Марию Григорьевну за австрийский десерт. И за новую надежду. Ведь правды он сегодня получил с лихвой.

                                                                                                                                            ***

20.04.2022
Прочитали 256
Аня Крокус

Хочу заявить о себе то, что я ответственная, легко обучаемая, быстро адаптируемая к месту и роду деятельности. Я открыта всему новому и интересному, готова пробовать себя на литературном поприще любого рода. Я начинала с небольших статей и заметок в онлайн-журналах ещё в подростковом возрасте, а пришла к серьёзной художественной прозе. На данный момент я работаю над повестью и сборником рассказов, а в планах у меня - два романа, идеи которых я вынашивала несколько лет. Я пишу с самого детства и являюсь самоучкой. Писательство и работа со словом захватывают меня полностью, и я отдаюсь этому процессу с особым самозабвением. Мне не нужно вдохновение, чтобы начать писать, обычно вдохновение находит меня само. Я нахожу в художественной литературе своё незыблемое призвание, так как страстно люблю путешествовать по чужим судьбам и во времени, в том числе. Мало знакома с творчеством писателей-современников, так как предпочитаю литературу 20 века, а в особенности - мировую классику. Я пишу о том, что волнует меня, а не других, так как время - очень изменчивая и капризная дама, ей никогда не угодишь. Сегодня ты не угадаешь, что будет популярно завтра. Я настроена на результат и смакую процесс продвижения к нему! "То, что сделано с любовью - обречено на успех". Проверим?
Внешняя ссылк на социальную сеть Мои работы на Author Today Litres Litnet


Похожие рассказы на Penfox

Мы очень рады, что вам понравился этот рассказ

Лайкать могут только зарегистрированные пользователи

Закрыть