– Слышьте, – сказал М., когда нас завели в палатку, – у нас тут, кажется, целая рота.  

– Только понял? – удивился Д. – Верхняя койка моя.  

Д. забрался на верхнюю перилу, уселся, свесив ноги передо мной. Я занял нижнюю койку, т. к. побаивался во сне упасть вниз. Тем более, как-то неохота свешивать с утра ноги, боясь случайно ударить кого-то с первого яруса.  

Мы застелили кровати, помогли тем, у кого возникли сложности с пододеяльником.  

– Жаль, конечно, что не весь класс в один отряд взяли, – сказал я.  

– Угу, – кивнул Д., – но какая разница? Что с ними пять дней, что с этими, – Д. осмотрел палатку.  

Я положил рюкзак у изголовья кровати, когда старшина закричал на всю палатку:  

– На выход!  

Мы построились. Снова к старшинам подошел пузатый полковник. Он сказал им что-то, я не расслышал. Один из них кивнул и посмотрел на нас, я как мог уводил взгляд от человека. Я и так не любил встречаться с людьми глазами, а с солдатами, да и просто с людьми в форме, не хотел бы пересекаться вовсе. Эта форма – всего лишь форма! – давала много полномочий, она пугала, могла приказать кому-то делать что-то. Лишите человека его оболочки, и он окажется частью стада, где никто друг друга не слышит.  

– Налево!  

Мы повернулись налево.  

– Шагом… марш!  

Тот, кто нами командовал был лысым, высоким. Он отсчитывал «раз, раз, раз, два, три» и делал это до жути смешно. Он постоянно выговаривал цифры через «ы», будто что-то внутри мешает ему говорить нормально. Ему бы меньше напрягаться, никто же его здесь не осудит. Если честно, я хотел домой, когда мы маршировали по лагерю. Старшины то и дело, что останавливали нас, гоняли вдоль взлетной полосы, где стояли кукурузник и разобранный на части самолет.