— Че за бред? — он вертит её в длинных пальцах, а потом выгибает на меня бровь.

— Это море, — обиженно говорю я.

— О боже, ну ладно, — и великодушно кладёт в карман, закатывая глаза. — Какое твоё самое важное воспоминание за год?

— Я… ну не знаю. Это как хранить калейдоскоп. Я не помню каких-то моментов, у меня в целом есть ощущения, которые остаются как послевкусия, и я потом перекатываю их на языке.

Это слишком серьёзное и оттого пьяное ощущение — что между нами никогда бы не случилось такого разговора за пределами этого лифта. Этого момента никогда бы не случилось. За пределами этого лифта мы слишком разные, слишком неподходящие, и это чувствуется даже в разницы взглядов — его, уверенно-насмешливого, и моего, грустно-внимательного.
Но он смотрит, и я смотрю. И в головах пьяный завтык.

— Ты такая грустная, — он вдруг приближает меня к себе за подбородок, рассматривает вблизи, как испуганного котенка за шкирку. И я чуть не мяукаю. Я чувствую силу этого взгляда, как — у мелкого пацана, одержимого гормонами, но всё же отчего-то такого чувственного, что в дрожь бросает.

— Вы такая грустная, — заносчиво говорю, дергая подбородком, и он смеется. И я вижу. Вижу эти искорки в глазах. На меня давно так не смотрели. Как на кого-то красивого, и ты понимаешь этот взгляд чем-то внутренним. Чувствуешь накожно.

Мы смотрим «Голубой огонек». Иронично поздравляем друг с друга. Пьём ещё по банке пива.