— Как легко тебя спровоцировать. Совсем как малыша.

Он всё ещё не отодвигается, а пиво во мне начинает играть целую симфонию боли и опустошения. Поэтому я больше не пью. Это бессмысленно. Я становлюсь настоящей — глупой и бессмысленной.

— Лучше тебе отойти, — выдыхаю я, — потому что сейчас будет истерика.

Он не отодвигается, только склоняет голову набок.
Это до жути странно. Мы будто из совершенно разных миров.

— Я ехала к родителям.

— Почему не зашла? Они такие уроды? — меня пугает его жёсткий тон. Я к такому не привыкла. И в то же время волнует. Я робко смотрю на него, не зная, чего ожидать. Он смотрит так же — как на зверушку из другой клетки.

— Нет, они нормальные… Ну, обычные. Просто… — тут у меня начинают дрожать плечи и губы. — У меня больше нет желаний, потому что я знаю, что они не сбудутся. Если это как звёздочки, то они никогда не падают ко мне в руку, — и тут я начинаю рыдать навзрыд. Он не начинает утешать меня. Я сама вцепляюсь пальцами в его куртку. Он по-прежнему не обнимает меня, но отчего-то всё равно становится легче. У него тёплое дыхание. Он сглатывает.

Через секунду я утираю слёзы и пытаюсь сосредоточенно смотреть на него. Он выпивает ещё две банки, пока взгляд его не начинает быть в расфокусе. Но всё ещё чертовски въедливый.

— Я буду айтишником. Но не потому что это модно. А потому что я хочу, — упрямо говорит он, и я улыбаюсь от этой злости в нём, от этого огня.