-Для любви? Вы считаете, я способна сейчас думать о любви?! Я? Калека?! Мне даже волосы обрили, и я попросту на черта похожа сейчас. Еще и шрамы останутся.
На моих глазах невольно выступили слезы.
Канарис рассмеялся, накрыв своей ладонью мою.
-Слава Богу, вы действительно еще очень даже способны думать о любви! Волосы отрастут, сержант, шрамы на ноге закроет юбка, а на спине… Их ведь увидит, кроме доктора, только один мужчина — тот, которого полюбите вы, и тот, который будет любить вас. А если так, то он лишь поцелует его, сокрушаясь о том, что вам пришлось пережить.
Я закрыла глаза, что бы они, проклятые, не выдали меня снова. Слова Канариса обожгли мне сердце, а он об этом и не подозревал.
-Если же вернуться к нашему разговору, то я вам верю, даже не смотря на те сомнения, которые высказал бригадефюрер Мантейфель. Просто верю и все. Сам не понимая, почему.
-И я не обманываю вас! — горячо воскликнула я. — Скажите… может, есть возможность устроить очную ставку? Я имею в виду моих родных, которые живут в Берлине, и меня. Я все-таки, надеюсь, что они узнают меня.
Канарис с любопытством посмотрел на меня.
-Но ведь сомнения в вашей легенде относительно вашего происхождения — не все, за что цепялся Мантейфель. Как вам удалось выжить, как удалось стать летчицей? Вам, отпрыску уничтоженной семьи!
-Не знаю. ПРАВДА НЕ ЗНАЮ!! — выкрикнула я.
-Успокойтесь, сержант. Элемент везения, судьба, промысел божий — во все это я верю, как бы оно ни называлось. Кроме, пожалуй, случайности. В случайности я не верю… И еще — я вижу, что жить вам хочется. Очень хочется. Иначе бы вы так не переживали из-за того, верю ли я вам или нет. Вы понимаете, что сейчас ваша судьба или даже жизнь зависят больше всего именно от меня. Я веду ваше дело и по поводу вас у меня есть кое-какие соображения. Вы готовы идти на контакт? Готовы работать на нас всерьез?