Но когда в город вошли оставшиеся машины, первого ветеранского и четвертого командирского отделений вместе с мотопехотной ротой боевого охранения в новенькой тяжелой моторизированной броне, желание смеяться у всех пропало. Однако все же нашлись отдельные слишком горячие и абсолютно пустоголовые парни что, расценив это за измену и мятеж, надумали оказать вооруженное сопротивление. Но, всего лишь несколько выстрелов из крупнокалиберных орудий и свежеструганная виселица на пять персон быстро утихомирили несмышленых торопыг. Я сразу же показал, что не намерен терпеть неповиновение и, с теми, кто желает развязать вооруженный конфликт, устроить лиходейство, я не стану церемониться. Командиры расквартированных в городе подразделений проявили должные понимание выдержку и оказали содействие в соблюдении законности и порядка. А те части, что были стянуты
к городу даже не стали совершать оперативное развертывание, когда узнали, с кем им предстоит воевать и мои намерения. “ Герои войны, еп.! Как же так, еп.? Против своих что ли? Да ни в жизнь не поверю!”
И как всегда, в таких случаях, народу всякого набежало, понаехало. Репортеры c модными фонографами и портативными камерами кругом бегают, вспышками магния бездомных кошек шугают да репортажи горячие делают. Синематографисты, в окружении любопытных мальчишек и горемычных попрошаек без устали “запечатлевают для истории” все подряд, что движется и лежа в собственной блевотине не движется. Вертопланы и моторные планеры один за другим прилетают, улетают. Над городом день и ночь “корректировщик ” среди торговых кораблей и цепеллинов кружит. Пиво и мед рекой льются, бордели гудят от наплыва посетителей, цветочницы только и успевают свои корзины чайными розами и полевыми гладиолусами пополнять, еще немного и торжественные салюты с бенгальским огнем на старых башнях ПВО устроят. “ Праздник, еп.!” Чему люд радуется, непонятно. Ведь война то еще не закончена. Но всем весело и все счастливы! …Комиссару и его парням, чтобы с голоду не пухли с ближайшего трактира мальчишки-половые вина и жратву корзинами таскают. А он забаррикадировался в здании Совета и сидит не выходит – видать гордость свою показывает, да напившись как дуралей фигу через окно всем в рыло сует, от переговоров отказывается. Так бы, наверное, и сидел бы в тепле и комфорте до самого Дня Победы. Только на первую же осьмицу фельдъегерем — мотоциклетчиком из штаба фронта депеша была доставлена от самого командующего генерал-аншефа Георгича Жуковского со строжайшим приказом “командирам Тринадцатого Легиона и отдельной 574 мотопехотной роты незамедлительно прекратить самовольство, вывести боевые машины за городскую черту и весь вверенный личный состав вернуть на место временной дислокации”. Комиссару… (Ах ты блин!…Забыл, как этого губошлепа звали) провести дополнительное расследование с максимальной точностью и должным усердием до конца текущего месяца сия лета. А в самом конце приписка: “ Сынки, я вам обоим бубенцы вырежу, коль посмеете ослушаться меня, и нарочными вашим благоверным отправлю с соболезнованием о кончине вашей геройской. А эти причиндалы, мол, все, что от тел ваших бренных осталось коих на клочья вражьими снарядами посекло. Не гневите Всевышнего, испытывая мое терпение. Т. Я М”. Понятно дело, что весь тот балаган, что мы тут с комиссаром устроили, пришелся не по душе в штабе и отнесись там серьёзно к этому делу, так не сносить было бы нам голов. Повесили бы обоих тут же на площади, на той виселице, что сколотили мои люди для острастки любителям повыпендриваться. “ Высшие силы” уберегли нас (у которых, судя по приписке, были вполне конкретные имена). И, конечно же, хорошо, что никто серьезно не пострадал за эти дни. …Кроме одной старой кобылы, которую на смерть пришибло в первый же день кирпичом вовремя взрыва снаряда. Остальным, которых поранили, мои ребята из пехотной роты сгоряча бока помяли да носы поразбивали, чтобы не смели в следующий раз оружие на своих товарищей поднимать. …А этот комиссар на деле классным мужиком оказался. Гордым и упрямым. Говорили, что в том деле мстил он Орлову, за то, что тот якобы его сестренку младшенькую любимую обрюхатил — пообещав наивной деве “возможно когда-нибудь обязательно на ней жениться” и, конечно же, не женился. Зная Сашку, я ничуть не удивился бы, если эти слухи оказались бы правдивыми. Но Орлов никогда о своих многочисленных барышнях ничего не рассказывал и своими подвигами не хвалился, а я никогда и не спрашивал. Так как воспитаны мы были на иных ценностях, чем мужички с большими яйцами в карманах из некоторых миров. Бахвалятся, бахвалятся, а дай пинок по их драгоценным яйцам так звенеть будут также как и пустоголовые головы их владельцев. Ибо пусто в них как в солдатском барабане. Бум-бум, и все, других звуков он не издаст. … А через месяц на этом участке прорыв фронта случился, и в городе вспыхнули жаркие бои — так этот комиссар солдат отчаянно повел в штыковую и погиб как герой. Правда, вместе с ним в той атаке еще сотня-две солдатиков полегло, за просто “нафиг”. Но так кто же сейчас об умерших плохое слово скажет? Никто… м-да. А что до Сашки Орлова, так оправдали его, с формулировкой: “отсутствие состава злонамеренных действий, изменнического умысла и воинской не компетенции”. И вскоре он уже на новеньком пехотном ‘’ Соколе” уже вовсю месил гусеницами раскисшую от крови землю по всему нашему сектору, ничуть не прячась по оврагам и, не страшась вражеских гренадеров и бронебойщиков. Со смертью играл и, доигрался. …Отомстила она ему самой лютой местью, вселив страх. А такого наказания и врагу не пожелаешь. Ведь смотришь – жив человек, а приглядишься — так он давно уже как мертв. Только сердце еще тихо так стучит, робко, а в глазах, словно на лунной поверхности испещрённой кратерами как воронками от снарядов и усыпанной серой космической пылью будто прахом, безжизненный холод и пустота. …И слезы, скупые слезы старого воина, за которые совсем не стыдно и которые никто никогда не увидит. Ибо настоящие мужчины никогда не плачут, даже если слезы ручьями, словно кислотно-щелочные реки прожигая кожу на щеках, оставляют на них глубокие шрамы…
