Прошла, наверное, неделя, если не больше, пока Ричард не вернулся к делам своих гастролей, решившись оставить меня на мою волю и ответственность, как он сам и заявил.
-Да, конечно, ты взрослая, умная и совершенно самостоятельная, Мишель! – заявил он, сидя на моей постели. Вернее сказать, то была его собственная постель, в которой мы спали теперь вместе. Моя же спальня оставалась за мной.
-Сам не знаю, почему я не запру ту комнату! – говорил Ричард. – Сам же, собственными руками даю тебе место, куда ты можешь смыться от меня, если тебе вздумается!
Следом он обнял меня, уже засыпающую.
-Но ты ведь не уйдешь спать туда? Нет, Мишель?.. Господи, я сам себя не узнаю с тобой! Мог сколько угодно не спать со своими женами, болтаясь Бог знает, где, и им позволяя ночевать у друзей и подруг, родителей, братьев и сестер, уверенный, что это жизнь, что мы – свободные люди, даже будучи женатыми, хотя бы в том, как и где отдыхать, где ночевать и так далее. Речь ведь не шла ни о каких изменах! Все-таки, на дворе конец двадцатого века и каждый волен проводить свое свободное время, как ему заблагорассудится. Надо отдыхать друг от друга, уважать интересы друг друга и так далее… Безусловно, Мишель, за всем этим, сияя и трепеща знаменами, стоял «Королевский Крест» и та жизнь в нем которая подразумевала полную свободу действий и мыслей! И разнузданные вечерники, уверяю тебя — последний ее атрибут. Мы могли дневать и ночевать в студии, если шла работа, которую было не остановить только потому, что дома ждет жена и ужин в духовке. Мы забывали о времени, о посторонних делах, о днях Рождения близких людей порой. До сих пор поражаюсь, как удалось Джорджу сохранить семью в первозданном виде и воспитать двоих сыновей! Или жена его – святая Клер, или он сам – гений, вместивший невместимое в себя. А может, и то, и другое… Но ты, Мишель… Мне муторно на душе при мысли о том, что моя девочка будет спать без моих объятий! Я размягчился и потек, точно, шоколад на солнце, связавшись с тобой, и… мне не жаль, совсем не жаль моей пресловутой свободы. Я отдал ее тебе, как и самого себя.
-И я забираю, Ричард! – прошептала я, целуя его руку. – Так и знай, совсем забираю!
Он рывком обнял меня и целовал с таким чувством, что слезами его дрогнул воздух…
И вот теперь Ричард решился заняться, наконец, гастролями, отважившись оставить меня одну.
-Но только звони мне! Слышишь, Мишель? Звони в любое время, как только захочешь, не говоря уже о том, что называется «объявлением тревоги»! Чуть что не так – прежде всего, мне, потом в полицию, в «скорую» и так далее. Ясно?.. О, только не воспринимай мой тон всерьез! Уже вижу твои горящие глазки и желание послать меня подальше с моими командирскими замашками. Но ты же понимаешь, что я просто смертельно боюсь, что с тобой случится что-нибудь! Ты беременна, тебе нужно беречь себя, тем более, что доктор намекнул на возможную угрозу выкидыша. Я бы вообще тебя к кровати привязал, если бы не был уверен, что в этом случае ты спальню разнесешь, коварно обманешь Жюли и отправишься, куда тебе вздумается!
-Неужто в твоих глазах я такой вот монстр?! – изумилась я. – Но что еще хуже – ты всерьез думаешь, что мне настолько плевать на тебя и твои чувства?! Это мне тебя отпускать не хочется и до смерти обидно, что нельзя поехать с тобой.
-Я бы взял… — начал было Ричард, хватая мою ладонь в свою.
-Я знаю! Знаю, что там просто не до меня, что негде будет прилечь, если я неважно себя почувствую. Я понимаю… Но поезжай уже! Раньше уедешь – раньше вернешься.
Телефон зазвонил просто оглушительно и от этого, наверное, особенно неожиданно. Я бросилась к трубке и, совершенно не думая, нисколько не сомневаясь, закричала в трубку:
-Ричард, родной мой!!
И обмерла, услышав из глубины бездушной трубки музыку, ту «Лунную сонату» в удивительной обработке, которую нашел для нашего танца…
-Ли?!.. – прошептала я, не глядя падая на кровать в нашей с Ричардом спальне, где на тумбочке у кровати стоял телефон. – Ли… это ты?
-Я понял, что ты ждала услышать совсем другого человека…
Мне трудно было дышать, но я все-таки, выдавила из себя:
-Зачем… что тебе нужно, Ли? Что-то случилось? Как ты нашел меня?
-Ты задаешь настолько странные вопросы, что у меня возникает удивительное ощущение – я разговариваю вовсе не с Мишель Уотсон, а все с той же Софи Фрай, наивной, храброй девочкой, которая мечтала запихнуть весь мир себе в карман. Словно, и не было ничего, ни танцев наших, ни побед, ни всеобщего поклонения перед твоим удивительным талантом, ни фокусов твоих, Софи, которые вывернули мне душу, погрузили ее в мрак неистребимой ревности и отчаяния. Я так любил тебя, Софи! Если бы ты только знала, КАК я любил тебя…
В глазах у меня потемнело, я едва дышала, слыша этот голос, возникший, кажется, из небытия, словно, и не было той поездки, словно, и не видела я его живым, хоть и твердили мне обратное. Только теперь я услышала Ли. Только теперь…
-Что же ты молчишь, Софи?
-Меня зовут Мишель Уотсон… — прошептала я, чувствуя, как меня трясет, точно в лихорадке.
-Мишель Уотсон… — повторил он медленно. – Твое право. Я ведь тоже назвался другим именем… Мне надо увидеть тебя, Мишель, надо поговорить с тобой. Слышишь меня?
-Зачем, Ли? Тебе нужна моя помощь? – я постаралась говорить спокойнее, вспомнив, что он теперь калека, что, возможно, я – единственная во всем мире, кто может сделать для него что-то серьезное. В конце концов, он видел, на какой машине и с кем я приехала к нему.
Я услышала горький смех.
-Что ж… пусть так. Да, Мишель, мне нужна твоя помощь.
-Деньги? Тебе нужны деньги?
-Возможно…
-Но зачем весь этот маскарад, Ли? Зачем прятаться в глухой деревне под чужим именем? Почему сразу было не признать меня? Столько лжи…
-Тебе ли не понять, Мишель! – усмехнулся Ли. – Ты же сама постаралась вытравить все свое прошлое, сменила имя и, как я понимаю, близко не подходишь к ледовой арене.
-Я потеряла тебя, Ли! – вскричала я, с его словами немедленно, как наяву, ощутив все почти забытое свое отчаяние тогда, всю свою боль при мысли, что его больше нет, что больше никогда я не увижу его поразительных глаз, что его большие, сильные руки уже никогда не обнимут меня… — Я едва не умерла тогда от горя!.. Я любила тебя больше того, что я делала на льду, больше всех танцев, вместе взятых!
-Ложь!!! – вскричал он. – Ложь, Мишель!
Но спохватился.
-Не лги сейчас мне, да и себе тоже… Я видел насквозь маленькую Софи, которая жила на льду в моих руках, которая в рот мне смотрела, которая гордилась мной, таким красивым, таким великолепным, но… ни на секунду не задумалась о том, что я чувствую, когда она нежится в восхищенных взглядах поклонников, когда распускает перед ними хвост, а они готовы сожрать ее. Готовы захапать мою маленькую, нежную девочку, наивно отдававшуюся мне в постели. Тебе просто в голову не приходило, сколько боли пришлось пережить мне в ужасе от того, что ты можешь натворить, как можешь предать меня!
Я плакала, сорвавшись в пропасть давно похороненных мною воспоминаний. Я немедленно вспомнила руки его, бравшие меня, ласкавшие, губы его, топившие в… какой-то просто отчаянной нежности. Он любил меня, и только теперь я поняла, какой болезненной, какой невыносимой была эта любовь. Будь я просто обалдевшей от счастья поклонницей, молившейся на его любовь, все было бы иначе. Но я блистала вместе с ним, я была единственной, неподражаемой Софи Фрай, и я могла в любой момент испариться, предать, уничтожить его сердце. Я слишком дорого стоила для него! Слишком дорого…
-Не плачь, Софи… — его тихий голос. – Не плачь, моя девочка… Ты падала на лед, ты расшибалась так, что даже взрослый мужик не выдержал бы, и не плакала. Ни разу! Только бледнела, поднималась, хватаясь за мою руку, как за единственный в мире спасательный круг, и шла дальше. Если только тебя не обкалывали обезболивающими и не увозили на каталке! Маленькая, но такая сильная девочка… Дай мне увидеть тебя, Софи, я прошу тебя! Столько лет… Столько бесконечных ночей я не мог уснуть от желания увидеть тебя хотя бы только раз! Понимал, конечно же, что одного раза было бы мало! Я так звал тебя… Но ты не приходила, ты исчезла из моей никчемной жизни калеки, и я даже подумать не мог, чтобы сорваться из своей проклятой деревни и найти тебя. Что я такое?! Жалкое, неподвижное существо, которое давно перестало быть Ли Максвеллом, которого ты обожала, которым любовалась и восхищалась. Что тебе было бы до меня??
-Ли! – вскричала я, но он не дал мне сказать.
-Не надо, Софи! Не стоит говорить о том, что на самом деле не срабатывает. Мне не нужна была твоя жалость, твой невозможно огорченный взгляд при виде того, во что я превратился… Но ты приехала. Взяла и приехала… Господи, Софи, я чуть не умер, когда понял, просто почувствовал, что это ты! Во мне все взорвалось и… Будь проклята надежда! Что мне тогда померещилось, но я видел твои слезы. Ты взывала к потерянному Ли, ты умоляла, но я молчал, я отнекивался, зная, что там, за дверью Шарлотта и твой Ричард Тайлер. Наше настоящее… Я старался. Видит Бог, Софи, как я старался забыть о твоем приезде, о том, как внезапно, подобно пуле в грудь, оказались услышаны мои молитвы! Шарлотта не отходила от меня ни на шаг, следя за каждым моим жестом, за каждым взглядом – ее ужасу не было предела. Да, она простая, грубоватая, достаточно ограниченная женщина, но любовь ко мне сделала ее на диво проницательной – она немедленно поняла, что сделал со мной твой приезд. И я не знаю, что будет с ней теперь…
-Теперь?! – перебила я. – Что значит «теперь», Ли?! Где ты? Ты не в деревне?
-Я в Лондоне, Софи. В гостинице.
-Но… Как же?? Ты ведь…
-Калека, ты хочешь сказать? – усмехнулся он. – Не отвечай. Изумление в твоем голосе сказало мне все… Я не здоровый человек, Софи… Прости, что продолжаю так называть тебя! Но твое новое имя никак не укладывается у меня в голове… Я не смог бы выйти на лед, я многого еще не смог бы, но я хожу и вожу машину.
-Как же так?? И Шарлотта ничего не знает?!
-Нет… Однажды я понял, что не смогу прожить с ней, в этой ее глуши до конца своих дней. Я лечился, она возила меня к доктору, но толком ничего не знала о моем состоянии. А я заклинал его, что бы он помалкивал… О, нет, только не ужасайся моей чудовищной подлости! Я сам плачу за лечение – слава Богу, денег я заработал достаточно, и складывались они на имя некоего Джона Уорбека, который после аварии обрел, наконец форму и голос. Спросишь, почему? – Я молчала, и он продолжил. – Ты и сама прекрасно знаешь, что карьера спортсмена коротка. Я и так умудрился продлить ее, но рано или поздно мне пришлось бы покинуть ледовую арену. Я с ужасом осознал неотвратимость этого кошмара. А вслед за этим решил, что в таком случае непременно сменю имя, всю свою жизнь, что бы никогда никто не охнул мне вслед: «О-о! Посмотрите!! Это ведь тот Ли Максвелл… А ведь как катался когда-то!» Да и что я пытаюсь тебе объяснять – ты сама теперь Мишель Уотсон и даже близко не подошла ко льду!.. Впрочем, это не интересно… Я хотел сказать о том, что не клялся Шарлотте в любви, я лишь милостиво позволял ей любить меня! Я не просил спасать меня тогда, я не ждал никаких чувств… Да, может, оно и скверно выглядит, но так есть.
-И ты готов бросить ее вот так, без единого слова?? – вырвалось у меня.
-Я ничего не сказал ей о своем состоянии, не предупредил об отъезде, и да, я не уверен, что вернусь назад. Но ты можешь представить себе, что она спокойно отпустила бы меня? Ты видела ее!
-Но так было бы честно!
-Честно… — еле слышно проговорил Ли. – Сможешь ли ты честно, абсолютно честно сказать мне сейчас – приедешь ли ты ко мне? Вот прямо сейчас!.. Только не лги, Софи! ЧЕСТНО! Сможешь ли ты отказать мне в моей просьбе увидеть тебя и… себе в твоем желании увидеть меня? Скажи, Софи!
Ли смолк, и я слышала, как в трубке звучала уже другая «Лунная соната», тот ее вариант, который Ли использовал для другого нашего танца, который был исполнен лишь раз, и о котором в ролике не упоминалось. Тихое, очень романтичное симфоническое звучание, под которое мы с Ли изображали на льду прощание героини романа «Лунная Соната» с братом-близнецом Лунного Короля, ставшим Черным Колдуном, а в последствии вампиром. Ли в черном и я в серебре. Пронзительная печаль невозможной никогда и ни за что любви. Касания рук, до дрожи, одними кончиками пальцев… Объятия, из которых надо бежать, но нет сил… Поцелуй в висок, в котором столько нежности и отчаяния, что его невозможно ни выдержать, ни прекратить… Я никогда не могла понять, почему Ли отказался от этого танца, представив его публике единственный раз, публике, которая в шоке от увиденного молчала несколько секунд, а потом разразилась таким шквалом аплодисментов, что только дураку было бы непонятно – этот танец принесет огромные сборы. Но Ли отказался, и теперь, слыша эту музыку после его слов, я поняла – именно такой он видел нашу любовь, наши отношения и, целуя меня в висок там на льду, он прощался… со мной.
Я похолодела от этой мысли, немедленно отталкивая от себя мое падение, слишком навязчиво казавшееся теперь неслучайным. Не получилось – я бросила трубку и застыла в жутком оцепенении, которое, подобно автоматной очереди прямо в грудь, прервал новый телефонный звонок. Я сидела неподвижно, слушая, как разрывается телефон, как, похоже, весь дом сотрясается от этого жуткого звона. Наконец, он стих. Оборвался на половине звона. Все… Я медленно легла, обхватив руками подушку, и сама не знала, то ли хочу уснуть, то ли забыть, совсем забыть о разговоре с Ли. Пролежала так, пока не поняла, что надо встать и выйти из дома, на улицу, к людям, к солнцу. Тогда я поднялась, и уже в дверях комнаты меня застал новый телефонный звонок. Что-то подтолкнуло меня, и я подошла к тумбочке протянула руку и взяла трубку, молча поднесла ее к уху.
-Мишель!.. Мишель, что ты молчишь?? Ребенок, ответь!
Ричард! Слава Богу!
-Ричи… Я здесь, Ричи! – лепетала я, и слезы катились по моим щекам.
-Что с тобой?! Ты плачешь?? Мишель!
-Я?.. Нет… Нет-нет! – я отчаянно вытирала свои мокрые щеки, как будто, он мог их увидеть. – Ох, Ричард… Я так соскучилась по тебе!
-Да неужто!! – он старался шутить. – Я уехал-то только вчера… Впрочем, беременные женщины, как известно, сами не знают, чего хотят, или хотят, Бог знает, что… Фу ты! Надеюсь, я не Бог знает, что?
Я невольно улыбнулась, всхлипнула.
-Ты… Ты самый лучший! У меня хороший вкус, который даже беременность не в состоянии перебить.
-Вот и славно! – даже по телефону я услышала, как облегченно он вздохнул. – Как ты себя чувствуешь? Все хорошо?
-Собираюсь выйти на воздух.
-Надеюсь, не одна?
-Ой, даже не подумала! Может, Хелена захочет составить мне компанию…
-Это ты обо мне не подумала! Я еще утверждаешь, что любишь меня! Лгунья!
-Ричард, прости! Я позвоню сейчас Хелене и…
-Не утруждайся – я уже позвонил. Знаю ведь тебя – слишком самостоятельная, чтобы кому-то навязываться. Только на этот раз не прокатит! Хелена, слава Богу, свободна сейчас и с удовольствием последит за тобой. Кстати, она даже обижена на тебя – ты ей не звонишь, не зовешь, а она уже соскучилась… Что с тобой, Мишель?
-Ричи… — прошептала я, снова едва не плача. – Ты застил мне весь свет!.. И потом, она всегда так занята, что я старалась не беспокоить и…
-Вот-вот! Именно об этом я и говорил! Только, Мишель, нельзя побеспокоить своим появлением кого-то, кто искренне в тебе заинтересован, запомни! О себе я и не говорю – в любое время дня и ночи. Я все брошу и примчусь, даже если тебе приспичит посреди ночи апельсинов! А Хелена, она очень любит тебя и всегда будет рада твоему звонку, уж поверь! Скоро она будет у тебя, так что, постарайся дождаться ее и не удивляться, если она пристегнет тебя к себе наручниками. Ясно?
-Хорошо! – улыбнулась я.
-Ладно тогда, побежал я, хорошо?
-Беги…
-Э-э, стоп! Что это еще за «беги»?? Не дождалась моего поцелуя и тут же надулась!.. Целую я тебя, так целую, что самому не по себе от того, что почувствовал с этими словами! Понимаешь? Слышишь меня, Мишель?
-Слышу, конечно же, слышу! Я так люблю тебя, Ричард!
-А я все время вспоминаю, как ты смотрела на меня тогда, на съемках у Брэндана, в той спальне… Я тогда понял только одно – мне конец, если эта девочка не будет моей! И не сейчас, не немедленно, а насовсем, окончательно и бесповоротно. О, да, я знал, видел в твоих глазах, что ты готова ради меня на все, что Бога молишь о моей любви, и мне ничего не стоило заполучить тебя. Но, Мишель, я хотел, чтобы это стало всем для тебя, что бы ничто и никогда не оборвало эту любовь, а ты сбежала… Нет-нет, я не пытаюсь обвинить тебя сейчас в этом, не пытался и тогда! Я понимал, что с тобой стряслось, и только что бы вернуть тебя, затеял весь этот день Рождения. Раньше ведь никогда особенно и не праздновал. А тут намеренно подальше из Лондона, что бы только не сбежала снова… Дитя мое, нет для меня никого дороже в этом свете! Никого, Мишель… Не оставляй меня никогда! Слышишь? Никогда, девочка!
Его голос дрогнул, и сердце мое защемило так, что стало больно. Слезы лились потоком и всхлипываний я уже и не сдерживала.
-Не плачь, Мишель, пожалуйста! Я – дурак набитый, что заставляю тебя плакать, ведь нельзя же тебе переживать! Только помни, что я люблю тебя, что не отпущу никуда, ибо просто умру без тебя. Хорошо? Простишь меня за мой эгоизм и невозможную трагичность моего выступления? Я ведь тоже скучаю по тебе!
-Прощу! – кое-как я справилась со своим голосом. – Только приезжай скорее! Ладно? Как только сможешь!
-Ну, конечно же! Я хоть сейчас готов, но дела есть дела, и их надо делать, что бы наш малыш получил от своего отца все самое лучшее… и что бы ты гордилась мной, что бы восхищалась…
-Мишель!! – голос Хелены ворвался в распахнутую входную дверь, разнесся по всему дому, и на моем лице невольно расплылась улыбка – столько в нем было неподдельной радости. – Мишель, я здесь!!
Я выскочила на галерею.
-Хелена!!
И она взлетела вверх по лестнице, немедленно заключив меня в объятия.
-Господи, как же долго я не видела тебя!!.. Ну-ка, посмотри на меня, мамочка!
Она оглядела меня с расстояния вытянутых рук, сияя так, что я видела слезы в ее прекрасных глазах – вишенках.
-Уже проболтался! – вздохнула я, улыбаясь ей в ответ.
-О, да, я в курсе, что это какая-то не очень хорошая примета – рассказывать направо и налево о беременности. Но Мишель, Ричард так счастлив! Мы не виделись с ним, только поболтали по телефону, но голос уже выдавал его с головой. Мне аж плакать захотелось – столько искренней, сумасшедшей радости выплеснулось на меня из телефонной трубки!.. Дорогая моя, это же такое счастье! А ты еще плакала и сомневалась в нем… Прости, что напоминаю!
-Сдается мне, Хелена, что помнить это мне надо всегда, чтобы не забыть никогда, как оно дорого, мое счастье…
-Что-о?? – вскричала она. – Нет, тебе реально надо срочно на свежий воздух! Такой ахинеи я в жизни не слышала!.. Ну, то есть, существуют, конечно, отдельные личности, для которых ничто не дорого, но ты-то! Могу поспорить, что еще очень долгие годы ты будешь смотреть на Ричарда, как на Бога, и молить настоящего, чтобы сон твой, за который ты готова принять свое счастье, никогда не кончился… Что с тобой, Мишель? Что не так?
Я стояла, глядя на нее и понимала, что, наверное, глаза мои выдают меня с головой. Стояла и молчала, хотя, внутренний голос твердил мне – расскажи ей. РАССКАЖИ!! Прямо сейчас расскажи о Ли, о его звонке и… о том, что разрывает тебе сейчас душу в клочья! Но я молчала.
-Все так, Хелена… Все так. Просто, мне и впрямь надо выйти на улицу, пройтись по магазинам и купить что-нибудь для будущего малыша, хоть это тоже не очень хорошая примета. Что-то в моей голове перепуталось…
-Ты просто устала, вот и все. Да, сейчас ты дома, в покое и радости, Ричард уехал, но он все время на связи, и даже если злобные бесы начнут визжать тебе в уши, что расстояние между вами убьет твой покой, что если он немедленно не появится – все кончено и он забыл тебя, я-то здесь, и я напомню тебе, что есть реальность!.. Я хорошо знаю этого знаменитого и лучезарного красавчика, если ты забыла, и могу совершенно точно и определенно заявить тебе со всей ответственностью – он теперь твой! До самого мозга и костей, от кончиков волос до пальцев на ногах… Ты слышишь меня? И ваш клип не обманул никого – не только ты выдала себя с головой тогда, о чем так глупо сокрушалась, но и он. Уже тогда! А про теперь и говорить нечего. И дело даже не в ребенке. Это как чудесное прилагательное, но существительное – ты. Ты, Мишель!.. Все, мне надоело тебя убеждать, и если ты сейчас не улыбнешься, я шарахну тебя по голове твоей никчемушной!
Но я улыбнулась, и она обняла меня.
-Напоишь меня чаем, а потом и выйдем на улицу, да?
И я не ударила в грязь лицом – мы напились чудесного чая с пирожными, которые Хелена принесла, мы выбрались на улицу и наслаждались чудесным солнечным днем, бродили по улицам, заглядывая в магазины и лавчонки, накупив всяческих мелочей, которые были не столько полезны, сколько просто приятны, и я позволила себе, не пугаясь примет, купить для малыша пушистые пинеточки из козьего пуха и погремушку. Да не простую, а серебряную, старинную, из антикварной лавки. Я видела такую в кино, и она мне страшно понравилась… Все было хорошо. Все было бы хорошо, если бы не странное, тревожное возбуждение, не дававшее мне покоя. Мы шли по улицам, и я ловила себя на том, что мне все время хочется оглянуться, словно, кто-то шел нам вслед. И я оглядывалась украдкой, но не видела никого и ничего, что могло бы насторожить. Я надеялась, что Хелена не замечает моей тревоги, и она, казалось, улыбалась совершенно безмятежно, но вот мы зашли в кафе, свалили свои покупки на свободный стул, заказали чаю и сэндвичей, и Хелена вдруг схватила меня за руку.
-А теперь расскажи мне все, как есть! Да-да, ты не ослышалась, и твои попытки изображать спокойствие никуда не годятся. Что происходит, Мишель?? Еще немного, и я готова позвонить Ричарду, а следом – в «скорую»
-О, нет!.. Нет, Хелена, не надо ни «скорой», ни Ричарда… Ох, нет, что я говорю!? Боже мой!
И слезы ужаса от невольно вылетевшей у меня фразы немедленно бросились мне в глаза. Ричард! Если бы он только мог быть сейчас здесь!
Хелена внимательно глядела мне в лицо, и я видела серьезное беспокойство в ее взгляде.
-Мишель! А, Мишель! Что случилось?? Я, конечно, могу выглядеть ужасно легкомысленной, как оно на самом деле часто и бывает, но, когда дело касается дорогих мне людей, я прекрасно все вижу и становлюсь страшно внимательной ко всем мелочам. Тебе не скрыть от меня, что твое состояние сейчас – не только результат беременности и отсутствия Ричарда… Господи, у меня просто руки чешутся позвонить ему и сдернуть сюда, где бы он сейчас ни был! Пусть даже прямо со сцены!..
-Позвони!.. ПОЗВОНИ!! – летело из меня, но вслух я лишь пробормотала, теряя всякую смелость:
-Случилось… Случилось, Хелена… Мне позвонил…
-Добрый день, дамы!
Я вздрогнула так, что чашка с чаем выпала из моих рук – прямо к нам, припадая на одну ногу, приближался высокий мужчина в безупречном костюме великолепного серого, чуть в синеву цвета в тон его глубоким глазам. Аккуратно постриженный, но с легкой щетиной на лице, скрадывавшей большой шрам, впрочем, не испортивший пронзительной, обреченной притягивать взгляды красоты этого лица, которое даже седина на висках лишь украсила. То был Ли Максвелл. Трость добавила элегантности его и без того великолепной фигуре.
Еще почитать:
Не родной
"Аминаэ" — Глава 16. «Дяденька»
Буду помнить тебя всегда
Мистер Хадсон — Мистер Хадсон. Глава 14
«
»
