-Да нет, папа, до комплекса вины мне далеко. Может оттого, что я ничего не могу помнить, и ее тоже. И именно об этом я жалею больше всего. О том, что совсем, совсем ее не помню. Ни взгляда, ни голоса, ни запаха и тепла ее рук. Ничего. Разве что, екает что-то в груди, когда думаю о ней, вижу ее лицо на этих снимках. Хоть это… А то ведь в моей ситуации часто бывает так, что люди вообще не воспринимают понятие «мама», если не знали ее никогда…

-А я вот знал!.. Я слишком хорошо ее знал, и теперь…Это просто какая-то мистика! Слава Богу, я сегодня в обморок не хлопнулся, глядя на эту девчонку! Мало мне было этих ее рисунков, мало сходства черт лица! Но ее рост, ее манера говорить, жесты, поведение и… Господи, ее глаза! Их редкий цвет повторился один в один!.. Нет, я понимаю, что нынешняя пластическая хирургия творит чудеса, что можно вставить какие угодно линзы – я сам их носил много лет из-за проблемы со зрением…Иногда даже цветные!

Ричмонд усмехнулся.

-Ну, да, твоим глазам яркости явно не хватало! – подхватил Кайл.

-Да, это смешно сейчас… Но мне все это не даст теперь покоя! Ты понимаешь? Эти рисунки… Я… Странным образом я чувствую, что их рисовали не просто так, не просто, что бы ошарашить меня… Но это все не укладывается в моей голове, и кроме мыслей о коварном обмане ничего больше не лезет! Можно же как-то узнать и о квартире той, и о комнатах, о саде за окном. Вполне может обнаружиться немало людей, которые жили рядом с нами тогда. Им не составит труда сообразить, что их воспоминания теперь, когда их соседи, никому тогда не известные молодые музыканты, превратились в достояние нации, дорогого стоят. Нарыла где-нибудь…В конце концов, следы могут привести и в фан-клуб! Мало ли, что наши поклонники могли обнаружить! Впрочем, не так уж много там людей, которые знают что-либо о моем прошлом. Практически нет. Об Эдди да, многое могут рассказать, и то, далеко не все. И опять же, те годы в той маленькой квартирке с красными диваном и креслом, где мы втроем с Эдди и Мэри Ли жили и о которых так необъяснимо хорошо знает Мэри Бероева, о них тоже никогда нигде не упоминалось. Тот же Эдди и не хотел вспоминать, а тем более, на публику. Потому что, тогда мы ничего еще из себя не представляли, только начинали. И то, с переменным успехом. А ему был нужен полный успех, сразу и быстро. Его просто бесило, когда что-то мешало, кто-то не понимал его, наших песен и вообще, какие мы на самом деле классные, – Ричмонд усмехнулся. — Поэтому, все, что о нем известно, это его детские годы на Занзибаре, потом в Индии и, наконец, здесь, в Англии, где ему поначалу совсем не понравилось. Потом пробел и сразу наш успех с «Рапсодией улиц». И то, как один яркий момент, в особенности, потому, что эта песня «ни в какие ворота» не лезла для прогона по радио. Но Эдди удалось всех убедить и знаменитые шесть минут все-таки прозвучали. Потом снова почти ничего. Эдди бывал очень скрытен! И отчасти поэтому история «Королевского Креста» — это история сразу баснословно популярной, ни на что не похожей группы, чье триумфальное шествие по миру прервала лишь смерть самого Эдди… Видишь, я рассказал именно то, что знают все. Ну, может, какие-то подробности упустил. И это то, что в состоянии поведать и работники, активисты клуба. Не больше. Обо мне они тоже мало, что знают. Где родился, где учился, когда вошел в состав группы. Вот и все. Разве, еще то, что у меня есть сын и когда-то, невесть, как давно погибла жена. Я научился скрытности у Эдди. Хотя у него она была обусловлена большой и, опять же, тщательно скрываемой ранимостью. Он очень хотел быть сильным, ярким, неподражаемым. И ему это удалось. Во всяком случае, все о нем так думали. И мало, очень мало, кто знал, насколько чувствительна его натура и как легко его можно обидеть, задеть. Правда, обиды свои он никогда не выставлял наружу и вообще, не мог обижаться долго. Не помнил зла. Никогда!.. Я же был, как сейчас говорят, пофигистичнее Эдди. Не то, что бы бесчувственным. Нет. Просто ко многим вещам относился куда легче, чем он. Эдди, например, буквально рыдал каждый раз, когда смотрел «Мост Ватерлоо» с Вивьен Ли… Смеешься? Мы тоже потихоньку ухохатывались над ним, а потом понимали, почему столько людей плачут от его голоса, его песен… Если же вернуться к моей персоне, то окончательным пофигистом я стал после смерти твоей мамы. Я наглухо запер свое сердце, решив, что достать его теперь невозможно никому. Кроме тебя, конечно. Ты и стал единственным светом в моей жизни. Прости за избитое выражение, но это так. Так длилось долгие годы и со временем становилось все более заметно. Только однажды запор не сработал. Только однажды…