-Когда? – тихо спросил Кайл.

-В тот день, когда умер Эдди. Мы знали… – Толларк вздохнул, отвел взгляд в окно — …знали, что он умирает, но как-то держались, видя, как он меняется буквально на глазах. Мы цеплялись за каждое новое утро, узнав, что Эдди… что он все еще жив. А он попросту превращался в привидение, призрак самого себя. Ему бывало чудовищно плохо, на репетициях или съемках клипов он неоднократно ложился, а скорее, падал отдохнуть. От него остались одни глаза. Одни глаза, Кайл! И только они оставались прежними. Живыми, яркими, обладающими огромным, теплым обаянием. И может быть, поэтому никак не верилось нам, не смотря ни на что, что он уходит. Неминуемо, навсегда… Не верилось до последнего его вздоха, последнего удара его золотого… именно, золотого сердца… Мы ценили его всегда, зная, ЧТО он такое есть. Но, воистину, лишь, когда теряешь, понимаешь всю тяжесть этой утраты. В ту ночь… Она была жутко дождливой, черной, словно, весь Лондон, все небо над ним, сиреневые сумерки в котором так любил Эдди, плакало о нем. Я думал, сердце мое разорвется! Сердце, которое давно, казалось, неимоверно давно забыло о слезах. Я плакал, помню, как ребенок… Да, так плачут только дети – отчаянно, горько, вкладывая в эти слезы все, без тени притворства и без капли надежды. Они же по наивности, просто еще не знают, что из любого положения есть выход, что все проходит и после ночи всегда наступает утро… Я знал, все мы знали, что утро наступит, что боль со временем утихнет. Все, как всегда! Но, Боже правый, мы слишком хорошо понимали, что никогда, НИКОГДА больше не увидим Эдди живым, не увидим его улыбки и не услышим голоса, шагов. И от этого плакали совершенно отчаянно и безнадежно… И это был последний, единственный за очень долгие годы раз, когда я позволил своему сердцу что-то почувствовать. А вернее, не выдержал. Просто не выдержал под натиском чудовищного горя… Может еще выпьем, а?