Ральфа вызывают в Могильник в первом часу ночи, когда всем приличным людям полагается спать, а неприличным — горланить песни пьяным голосом, раскладывать пасьянс или рассказывать сказки. Лохматый, заспанный и злой, в черной футболке и длинных пижамных штанах, которые подметают пол, в мягких серых кроссах с придавленными задниками, обутых как тапочки, и с прищуренными глазами, он бредёт к лазарету, ежась от холода. На подходе к Могильнику он различает мрачные оцепеневшие силуэты Птиц, обнимающих тонкими руками горшки с растениями, и тихо воющих потусторонними голосами. Ральф ворчит, расталкивая их окаменевшие оболочки. Окинув воспитанников недовольным взглядом через плечо, Ральф стучит в дверь с мутными стеклянными вставками, стараясь не думать, как жутко выглядят пустые, остекленевшие глаза неподвижных Птиц, и дежурная паучиха открывает ему. Он заходит быстро, чтобы оцепеневшие Птицы не успели выйти из своего жуткого транса и влететь за ним следом.
У стойки его уже ждёт недовольный и заспанный Ян.
— Что? — Ральф сразу же принимает защищённую позу, складывая руки на груди.
— Уйми своего монстра, Бога ради! — просит Ян умирающим голосом. — Житья от него никакого!
Ральф заламывает бровь.
— С чего ты взял, что он меня послушает? — спрашивает Р Первый, не открещиваясь от слов «твой монстр».
— Послушает. — уверенно кивает Ян, словно знает что-то, чего не знает сам Ральф, и, взяв Р Первого под руку, ведёт его к палате буйного блондина.