Тут же в зале он разместил и кухню, отгородив её от зала барной стойкой с высокими стульями. В кухне была плита с газовым баллоном, небольшой холодильник и мойка для лица и посуды. Надо сказать, что Василий несмотря на всю неприкаянность своей жизни и любви, был опрятен и чистоплотен. И даже бывало вскакивал с постели посреди сна, когда вспоминал о пятне на столе или о недомытой чашке. Такой вот человек-поэт жил себе поживал посреди могучей державы. Добрый, недоласканный.
По субботам к нему наведывался лесник – Иона Петрович. Тоже персонаж для тех мест неожиданный. В деревне все обращались к нему – «Петрович», так и не вкусив прелести его первого имени, и только Василий, из любви к словесности, называл его полностью по имени-отчеству. Причем, выговаривая имя, он на поэтический манер растягивал букву «о» и тогда словосочетание «ИоООна Петрович» у него звучало почти по церковному, как «Гооосподи, помилуй».
Откуда взялось у Петровича такое имя, никто в деревне не знал, также как и откуда взялся сам Петрович. Слухи были разные. Одни говорили, что Петрович был большим начальником, и чиновничал долгое время аж в Москве, а потом также надолго сел и достойно отсидел, где-то под Тагилом. Другие шептали, что он был большим учёным и придумал, что-то жутко убийственное для всего человечества, был засекречен и даже спрятан на особую правительственную зону, где быстро стал авторитетом и смотрящим за всеми сибирскими зонами. Третьи, совсем по секрету, в клубе, рассказывали, что Петрович где-то сильно повоевал, а вернувшись домой, не выдержал и всех перерезал, ну буквально весь посёлок, от мала до велика. И сначала его держали в психушке, а потом, якобы признали вменяемым и надолго посадили на зону для пожизненных, но почему-то помиловали по половине срока и отпустили, строго настрого запретив жить среди людей. И никто ничем эти слухи не мог ни подтвердить, ни опровергнуть. А сам Иона молчал.