Словно опытный могильщик, Лаврентий Передонцев лопатой быстро выкопал между сливой и яблоней яму метровой глубины и опустил в нее нижнюю часть гроба, которую прикрыл наполовину крышкой.
– Сынок, одумайся! Это ты нас с отцом должен хоронить! – стоя у края ямы, проголосила Тамара Агапитовна и зарыдала на груди невозмутимого Глеба Протасьевича.
Две лопаты рядом друг с другом торчали из выкопанной кучи супесчаной почвы.
– Все будет хорошо, все будет, замечательно! – подбодрил родителей и себя Лаврентий спрыгнул в гроб, лег, крикнул: – Засыпайте! – надвинул крышку.
Всхлипывая и пряча лицо в ладонях, Тамара Агапитовна отошла к яблоне. Глеб Протасьевич, кряхтя и охая, лопатой закопал могилу, но холмик не насыпал.
Все – от сына ничего не осталось на поверхности земли! Ничего! Ужас!
А в непроглядном мраке Лаврентий почувствовал духоту. Виски его заболели. Заболели глаза от напряженного поиска хоть лучика света, хоть светящейся точки. И внезапно он захотел увидеть солнце, почувствовать тепло его лучей, коснуться травы, поймать в ладонь бабочку и ветер. Закрыл, открыл глаза – разницы никакой, тьма! И где-то рядом детский голос сказал его имя.
– Не умирай, сынок. Не умирай! – Тамара Агапитовна не выдержала разлуки с сыном, выхватила из рук мужа лопату, копнула раз, другой.
Черенок лопаты сломался.
Тамара Агапитовна упала на колени и ладонями, как ковшиками, принялась откидывать почву в разные стороны, подвывая и тряся головой.
Заразившись от жены страхом за жизнь сына, Глеб Протасьевич схватил другую лопату и быстро откопал крышку гроба.
Тамара Агопитовна отползла на коленях к яблоне и замерла, как скорбное изваяние.
Лаврентий услышал над головой стук и открыл глаза.
Глеб Протасьевич поддел лопатой и чуть приподнял крышку гроба.
«Жить ради жизни, а не ради смерти», – с первыми жадными вдохами чистого воздуха осознал Лаврентий. Не медля, он откинул крышку в сторону, поднялся на ноги и, чувствуя беспредельное счастье, крепко обнялся с хмурым отцом, а потом с плачущей, но блаженно улыбавшейся матерью.