Кайл молча, быстро и услужливо, просто на зависть любому лакею знатного дома, подал Бердинацци папку с акварелями Мэри, которую забрал у отца, когда тот еще был в Лондоне, что бы передать в издательство. А когда забирал — показалось ему или нет — Ричмонд… он, словно бы, не хотел их отдавать…
Бердинацци аккуратно разложил папку на столе Риверса и вынул рисунки.
Казалось, молчание в комнате, прерываемое лишь легким шуршанием бумаги, стало бесконечным. Бердинацци смотрел и смотрел, откладывал просмотренные, а потом вновь к ним возвращался. Мэри молчала в ожидании его вопросов или замечаний, но пауза все затягивалась, и ей, то ли от волнения, то ли от духоты в комнате, стало нехорошо.
-Мистер Риверс! – тихонько прошептала она. – У вас не найдется немного воды?
-А?.. Да… да, конечно! – Риверс немедленно оторвал взгляд от мистера художника, кажется, слегка растерялся, но быстро заметил на подоконнике поднос с графином, полным воды, и парой стаканов.
Вода оказалась почти теплой, но так хотелось пить, что Мэри с удовольствием выпила целый стакан. Ей показалось, что стало лучше, но внезапно накатила тошнота, и Мэри перепугалась. Это заметил Кайл.
-Что, Мэри? Тебе нехорошо?.. – не так давно они с Мэри взяли и перешли на «ты», не сговариваясь. — Простите, господа, но мисс Бероевой, кажется, не по себе. Вы позволите раскрыть окно? Здесь страшно душно!
Сидевший у окна Брэндон, распахнул его, и Мэри с наслаждением вдохнула свежего осеннего воздуха, наполненного горечью и… сладостью одновременно.