Она прыгнула на меня, обвила руками шею и повалила на землю. На мгновение увидел людей в черной одежде, стреляющих по всем без разбора. Потом была сильная боль в виске, темнота и тишина.

Я очнулся от жуткого воя собаки. Открыл глаза. Голова кружилась и болела. Небо было таким золотисто-розовым от первых солнечных лучей. Стефания по-прежнему лежала на мне.

– Мама, – прошептал, касаясь волос, выбившихся из-под старого шарфа. – Что это было?

Ответа не последовало. Коснулся ее лица – оно было ледяным. Собравшись с силами, перевернул ее на спину, встал рядом на колени. Стефи была мертва. Ее рубашка почернела от свернувшейся крови. Левая рука сжимала приличный камень, которым она, по-видимому, и ударила меня по голове. Пули прошили ее грудь насквозь, но я не был ранен. Снял окровавленное ожерелье – три смятых кусочка металла застряли между большими лазуритовыми бусинами, треснувшими от ударов, и их золотой оправой. Огляделся вокруг: наши рабочие и все жители селения лежали мертвыми на земле. С трудом встал, подошел к колодцу, около которого стояло ведро с водой. Хотел умыться, но вздрогнул, увидев свое отражение: лицо и волосы были перепачканы засохшей кровью и песком. Там не было ран… Мама! Она до последнего вздоха старалась защитить меня – оглушила камнем, измазала лоб и щеки, чтобы приняли за мертвого, чтобы никто не узнал… Напившись, отмыв лицо и грудь, я решил не оставлять тела поверх земли. Стефанию перетащил в стоявший на окраине селения грузовик, попавшиеся по пути корзину и мотыгу закинул в кузов, нашел канистры с бензином; жителей деревни и наших рабочих отволок в дома, где засыпал останки песком, наглухо закрыл окна и двери, чтобы не надругались над мертвыми животные. Выпустил на волю лошадей, коз и прочую домашнюю живность. Потом долго молился за души умерших, просил для них продолжения земной жизни уже в другом мире.