Увидев опустошенный пузырь, Гэбриэл пришел в ярость.
     — Возможно это летучие мыши, — сказал я. — Они иногда сидят в конюшне.
     Моя душа терзалась. Я не знал, что мне делать. Тетя сказала, что, если я не разберусь со всем, то она сама примет меры.
     А Гэбриэл становился все нежнее, все чувственнее. Все больше сводил с ума своими ласками.
     — Отчего вы плачете? — спрашивал он, целуя мою руку.
     Я отвернулся и глядел на пламя свечей, вносивших лучики света в нашу мрачную обитель.
     — У меня слезятся глаза от света свечей, — солгал я, не поворачивая головы.
     — Вот вы врете, — ответил Гэбриэл. — Какой повод вам страдать, когда я люблю вас безгранично…
     — Вы не знаете, что говорите, — ответил я. — Вы не можете любить меня…
     — Какие преграды, какие запреты для нас существуют, когда мы принадлежим друг другу? — он нежно опустил меня на кровать. Я отвернул лицо, не желая отвечать на его поцелуи.
     Я продолжал смотреть на пламя свечей и из глаз продолжали литься слезы. Гэбриэл расстегнул на мне рубашку и принялся очень медленно целовать мое тело. Я закрыл глаза, из которых по-прежнему струились слезы, и простонал. В моей душе творилось что-то невероятное. Я понимал сейчас, что не смогу жить без этого человека. Что это хуже смерти для меня. А душа терзается невыносимо. Я решил рассказать ему правду. Пусть сам решает, что делать со мной. Сочтет нужным убить — я приму смерть из его рук.
     — Послушайте, Гэбриэл, — сказал я, глотая слезы, — я должен вам что-то очень важное рассказать.
     — Что может быть важнее нашей любви? — спросил Гэбриэл.
     — Я…
     — Молчите, молчите, — прошептал Гэбриэл. — Слушайте лишь стук наших сердец…
     Он пленил мои губы своими, а потом потушил свечи. Я не мог говорить, не мог противиться ему, страсти… Я сдался в плен.