…Мой милый Патрик, где бы ты сейчас не находился я, не прощенный, на коленях вымаливаю твоего прощения… Это тот, «без которого вечность твоя равнялась бы смерти»…
     Прошло более тридцати лет и возраст мой близится к шестидесяти годам моего земного существования. Сейчас я нахожусь в твоем поместье, Патрик. В пустом и заброшенном с тех времен поместье. Я не знаю, что сталось с твоей теткой, столько воды утекло со времен тех счастливых дней, проведенных в этом райском для меня на тот момент месте. Сейчас я ступаю по паркету, по которому ходили мы когда-то, взявшись за руки, счастливые и влюбленные; ступаю, оставляя на толстом слое пыли следы от своих громадных сапог. Я гляжу в старинное огромное зеркало и передо мной мысленно возникает твой прекрасный и вечно молодой облик. Вот, он тает, реальность тяжелым грузом возвращается ко мне, давя камнем на душу…
     Я вижу лишь свое отражение в зеркале. Свое испещренное морщинами лицо прожившего немногим более полсотни лет мужа. Мои волосы, до пояса длинные, белые теперь лишь от того, что их посеребрила седина. У рта появились театральные складки. Под глазами синие круги — сказались бессонные ночи. В вечно живых глазах усталость и печаль…
     Я сижу у стола, зажег найденный здесь же огарок свечи, читаю твои записки, Патрик, и по моему лицу струятся слезы…
     Как же я любил тебя! Прошло уже более тридцати лет, но я так и остался одиноким волком. Никто не тронул моего сердца, потому что оно навсегда принадлежит тебе одному, где бы ты не находился…
     Моя душа по-прежнему любит тебя, будто бы не было этих пролетевших десятков лет… Словно я и сейчас вижу твое по-женственному красивое лицо, будто и сейчас сжимаю в своих руках твое хрупкое и стройное тело.
     До сих пор чувствую на своих губах аромат твоего поцелуя… И сейчас я достану из своей дорожной сумки перо и чернила и продолжу твои записки, мой дорогой Патрик, чтобы эту историю кто-нибудь, спустя годы, а может и столетия, нашел и прочел. Потому что я чувствую приближение смерти, а предчувствие никогда меня еще не обманывало. Но смерти я не боюсь и смогу принять ее с достоинством. Но прежде, хотелось бы дописать в твоих записках, Патрик, что с тобою произошло дальше, потому, что ты этого сделать, увы, не смог…
     Итак, я начну описывать события с того момента, когда я был на фамильном кладбище Патрика и видел могилу его матери, видел дату ее рождения и смерти… Я все понял. Понял, в какую семейку я попал. Я понял, что и эта странная женщина, носящая вечный траур, живущая в поместье, и сам Патрик — ни кто иные, как мерзкие и отвратительные твари, т.е. — вампиры. Я впал в бешенство. До меня дошло, куда делся пузырь с кровью, висящий в конюшне, да и загадочная пропажа арбалета была не случайна. Я понял, что в ловушке. Они знали, кто я на самом деле и остаться в живых должен был кто-то один. И я решил, что это буду Я.
     Схватив стрелу, я помчался к Патрику. Далее был разговор, который он описал выше. Я решил убить его, злясь на самого себя, что не прекращаю любить.
     Я занес стрелу, но увидел его раскрывшиеся, полные слез, глаза, в которых была грусть и укор. Я не смог сдержать себя. Я припал к этим губам, я целовал и целовал их, я обнимал это хрупкое тело, снимая с него одежду, всей душой желая овладеть им. Эта ночь была наполнена таким чувством, что по нашим лицам не переставали течь слезы. Его глаза плакали от любви ко мне, а мои от любви к нему и от того, что я чувствовал себя удавом, который должен задушить кролика.
     Я знал, что это наша Последняя ночь, потому что свой дом и свою клятву я ставил превыше своих личных интересов. Я знал, что к утру должен убить этого мальчика и обречь себя на вечные страдания и душевные муки. Я казню не только его, но и себя… И моя жизнь будет страшнее — я буду мучиться всю свою жизнь. Но я не мог поступить иначе. Я исполню свой долг и казню себя. Но это будет на рассвете. А пока… «О Ночь! Продлись дольше»… — молил я. — «Пусть секунды обернутся в минуты, минуты в часы, а часы в вечность»… Я был очень нежен с ним и украдкой поглядывал в окно, не занимается ли рассвет и со вздохом облегчения отворачивал голову, убедившись, что на улице еще темно.
Я продолжал целовать Патрика. Минуты страсти сменялись минутами вечности. В перерывах между тем, как я снова и снова овладевал его телом, доводя его до изнеможения, он прятал свое заплаканное лицо у меня на груди, а я гладил его по волосам. Я понимал, что люблю его невыносимо. И при мысли о том, что на рассвете мне нужно будет сделать ЭТО, душа моя разрывалась на части.
     А он повернул ко мне голову, сказал, что очень любит меня и тихонько дотронулся до моих губ. Я не выдержал и отвернулся. Я больше не мог выносить этой пытки…
     — Гэбриэл! — позвал он. — Что случилось?
     — Ничего, — тихонько ответил я.
     Мною снова овладела страсть.
     Я продолжал наслаждаться его телом, пытаясь навсегда сохранить в памяти это незабываемое ощущение, навсегда сохранить черты этого милого душе лица, вкус его губ, блеск его глаз. Мне казалось, что в этот момент сознание мое отключилось и стало летать где-то далеко. Пока я не глянул в окно и не увидел того, что начал заниматься рассвет…
     Я резко встал и оделся.
     — Куда ты? — спросил Патрик.
     Я повернулся к нему: — Сейчас я уйду, но через некоторое время вернусь. Я хочу, чтобы когда я вернулся, тебя здесь не было. Если ты меня действительно любишь — садись на коня и скачи отсюда как можно дальше… А я говорю это, потому что люблю тебя…
     — Но зачем?! — удивился Патрик.
     — Надеюсь, что к моему приходу тебя здесь не будет, — раздражаясь, сказал я, и вышел.
     Я приготовил стрелу с мертвой кровью. По крайней мере, я дал ему шанс. Возможно, совесть моя будет терзаться теперь не настолько сильно.
     Я шел к его спальне на ватных ногах. Мои руки трусились. Я молился, чтобы его не оказалось в спальне, но, когда я вошел, Патрик лежал на кровати уже одетый.
     — Почему ты не сделал, как я тебе сказал?! — гневно заорал я на него.
     — Потому что я люблю тебя… Я не могу тебя кинуть…
     — Тогда прости мне, но я должен тебя убить, — ответил я. — Это мой долг и мне еще хуже и невыносимее, чем тебе…
     Патрик встал с постели, но я сильным движением вогнал стрелу в его грудь. Он свалился мне на руки. В его широко раскрывшихся от болевого шока глазах, я увидел упрек.
Такой упрек, который мог бы предъявить Цезарь Бруту, подло всадившему в него кинжал.
     — Зачем? Я же люблю тебя… — проговорил Патрик и из его глаз потекли слезы. Мне стало так больно, будто бы эта стрела пронзила меня самого.
     — Прости… Прости мне… — твердил я.
     Его глаза смотрели на меня.
     — Разве… Я в чем-то виноват? — проговорил Патрик и из его груди вырвался стон. Я был весь в его крови.
     Его глаза плакали. Он повторял, что все тело его пронзила невероятная боль, но что он все равно любит меня. Эта стрела, выточенная из его слов, пронзила мою душу куда больнее. Я заплакал сам.
     Видеть, как он мучается и умирает мне было невыносимо.
     — Скажи, что любишь… — проговорил Патрик.
     — Люблю, — только и смог произнести я.
     Он говорил, что боль стала просто невыносимой и он умирает. Я схватил стрелу и одним рывком вытащил из груди Патрика. Кровь хлынула с новой силой и я понял, что ничего уже изменить нельзя.
     Он умирал на моих руках.
     — Поцелуй, — плача от боли,умолял он.
     Я чувствовал себя последним мерзавцем и стеснялся сделать это. Но он очень молил.
Я коснулся его холодных губ. В его остывающих глазах я видел приближение смерти.
     Его тонкая ледяная рука коснулась моей щеки, моих губ.
     Я попытался приостановить кровь, закрыв рану рукой, но кровь текла все равно по моим рукам. Патрик начал кашлять. Из его рта хлынула кровь. Он был красив. Очень, очень красив.
     В своей смертельной бледности, с остекленевшими глазами, с капельками крови в уголках губ. Я коснулся его, запечатлел поцелуй… Я понял, что жизнь оставила его. Последними словами Патрика были слова любви ко мне. И это усугубляло состояние моей души. Я знал, что ни на том, ни на этом свете не найти мне покоя.
     Я легко поднял Патрика на руки. Его рука безвольно повисла. Его, как и моя, одежда была заляпана кровью.
     Мои глаза застилали слезы, я рыдал. Слезы осушил ветер. Я взял лопату и отнес Патрика на его фамильное кладбище. Я осторожно положил его в тени деревьев и принялся копать могилу.
     Я несколько часов рвал самые красивые цветы и устлал ими дно могилы.
     Я целовал остывшие губы Патрика, прося простить меня, снова и снова признаваясь в любви. Я снял с груди резной крест (самое дорогое, что у меня было) и вложил в его руку в знак вечной любви. Его прекрасное лицо утопало в цветах, пока комья земли не нарушили вечную гармонию.
     Я навсегда, как думал, ушел из тех мест, но вот, спустя более тридцати лет, сегодня снова переступил порог этого дома, хозяина которого стал убийцей. Эти годы тянулись, как вечность, испепеляя мою душу страданиями и тянущим на дно камнем. Я не нашел иной любви, я не нашел покоя, я не нашел пристанища в этом мире.
     Все мои мысли тянулись лишь к тому роковому дню и казнили меня немилосердно…