В сырой мрачной башне Чарли ждал своего конца. Времени здесь не существовало. Он не знал, когда откроются двери и войдет палач, сообщив о том, что смертный час настал. Лишь снующие возле его тарелки крысы и тараканы скрашивали безмолвное одиночество. Капающая вода заставляла реагировать орган слуха, а зрение в темноте становилось острее.
Свет проникал лишь через маленькое окошечко. Чарли, время от времени, подходил к нему, чтобы разбавить удушливый тюремный воздух свежим кислородом.
С высоты башни он видел, как кружатся птицы. Такие свободные и беззаботные. Как хорошо тому, кто не знает своего смертного часа и не мучается ожиданьем!
Чарли увидел, как к тюремной башне подъехала карета. Из нее кто-то вышел. Кому же понадобилось появиться здесь, в этом месте, дышащем болью и смертью! Может, сюда призвали очередного обреченного? Чарли глазам своим не поверил, когда увидел, как в башню вошел маркиз. Что ему еще здесь надо! Добился, чего хотел! Месть удовлетворена. Пришел поиздеваться?! С остервенением Чарли ждал, когда же маркиз появится у него.
Вот и лязг ключей послышался.
В камере показался маркиз.
Чарли накинулся на него, принявшись от чистой души и со всей ненавистью колотить его: — Убийца! Теперь ты доволен?!
Дэниэль поймал его руки и начал целовать их: — Я убил не только тебя, но и себя. Ведь у нас одна судьба. Тот, что живет во мне куклой, убил… В тот час, когда не станет тебя, не станет и меня, — его мягкий журчащий голос лился из глубин души, он был такой же, как тогда, живой…
Чарли обнял его, по щеке скатилась слеза: — Что ты наделал!
— Завтра все будет кончено… с нами… — сказал Дэниэль. — Завтра казнь на площади.
Завтра… Завтра этот мир для него потеряет смысл. Трудно в это поверить. Боже, как скоро…
— Я ненавижу тебя! — Чарли охватила истерика. Он ударил кулаком об стену. Плюхнувшись на колени в темном пыльном углу, распугав тараканов и крыс, он расплакался. Маркиз молчал, ожидая, когда окончится истерика.
Выпустив на волю свое горе, Чарли посмотрел на маркиза: — Если ничего уже не исправить, сделай так, чтобы вернулись те минуты, ради которых я готов был умереть…
Маркиз долго думал о чем-то.
— Хорошо, — наконец сказал он, прижав к отсыревшей стенке обессилившее тело Чарли. Срывая с него одежду, он обжигал своими поцелуями. Ничто другое не имело значения, даже, если зашел бы охранник. Терять было нечего.
В это же время Чарли раздевал маркиза. На него, как в припадке, то находило такое остервенение, что он бил его, называя палачом, то появлялся приступ нежности, и Чарли ласкал его с трогательной любовью. Они стояли в холодной сырой камере, где сновали крысы и стены были оплетены паутиной, совсем обнаженные, обнимали друг друга и их объяснения походили на исповедь душевнобольных. Их руки, губы, тела сплетались в предсмертном агоническом танце. Ведь все это в последний раз. Черное и белое, лед и пламя, небо и земля, плюс и минус — перемешалось все, чтобы стать единым целым на последнем пиру тел.