4

     — Какое нарядное платье у куклы, мама! — сказала девочка.
     Эммануэль замер, как статуя, с легким белым зонтиком в руке. Что, собственно, и требовала от него работа.
     Сколько талантливых людей находилось здесь! Как этот мир отличался от того, в котором жил раньше! Люди с интересом разглядывали его. Его, ничтожество, уничижаемого собственным отцом!  Будто специально, Эммануэля поставили возле зеркала. Он мог часами разглядывать себя. «Я красив! Я очень красив!» — проносилось в уме. Сердце взволнованно трепетало в предчувствии праздника. Это было похоже на то, когда на тебя надевают уродливую маску, заставляя ходить в ней годами. И вот, маску наконец-то срывают, и ты видишь свое истинное лицо. Оно прекрасно! «Господи, как же я красив!» — подумал снова Эммануэль, переполнившись гордости за себя. Пробил его час.
     Сколько музыкантов сегодня выступало! Эммануэль наблюдал за каждым из них, за движением их рук, прикасавшихся к инструменту. «Нет, не струны трогают они, а душу!»
     В зависимости от того, какую часть своей души вкладывали музыканты в игру, выходила музыка. «О, я готов навечно остаться куклой в этой школе, чтобы слышать и видеть все это бесконечно!» Сколько восхищенных взглядов ловил он на себе! Люди не только слушали музыку и рассматривали картины. Они восхищались его красотой.
     — Приди в себя, Эм! — окликнул Бертран. — Хватит рассматривать себя в зеркале, наш рабочий день окончен. Не мешало бы перекусить.
     Они снова переоделись и пошли бродить по городу, зайдя в случайное кафе.
     — Ворон, мир открывается для меня в новых красках, — признался Эммануэль. — Я начал видеть в нем много прекрасного. Все это в искусстве! Оно пробуждает в людях прекрасное. Даже в людях, изуродованных старостью, их глаза не могут лгать!
     — Жаль, что не во всех…
     — Да, жаль, — задумался Эммануэль. — В моем отце — никогда… Его душа настолько сгнила, что ее не примут, наверное, даже в ад… Это бесполезно, он потерян для прекрасного… Для него прекрасное — присосаться к бутылке и валяться в собственной блевоте, извергая брань…
     — Фу, — проговорил Бертран. — Забудь, прошу тебя, не рви себе душу.
     — Да, да, ты прав, забвение — вот единственное лекарство…
     Он посмотрел на головки бутонов роз на клумбе и на сердце стало как-то радостно. Возможно, Господь не стирает человеческий род с лица земли, потому что в душах некоторых есть еще место чему-то прекрасному, они не сгнили полностью. Они могут еще восхититься прелестью розы и каплей дождя.
     — Я заново познаю мир! — воскликнул Эммануэль. Ему захотелось обнять Бертрана, но он не сделал Этого. Уже несколько дней его одолевало странное наваждение, о котором он и помыслить раньше не мог — непонятная ему самому тяга к Бертрану. Никогда он не думал о чем-то личном для себя. Женщины его пугали и отвращали, да и мысль о чем-то личном с ними даже не закрадывалась в мозг. Сразу же представлялась пьяная бранящаяся Аурелия, сестры-уродины, которые издевались над ним. Ему становилось не по себе при мысли о них.
     Бертран был его первым приятелем, его родственной душой, вместе с которой он открывал для себя новый мир, наслаждался новым счастьем, гуляя с ним ночами напролет. Но, если он не сдержит своего порыва, он может все сломать, ведь неизвестно, как Бертран отнесется к этому? Оттолкнет, высмеет? Они могут навсегда потерять дружбу, а это сейчас хуже некуда, он потеряет его навсегда. Поэтому, Эммануэль решил сдерживать ненужные порывы и мимолетная печаль отразилась в его глазах.
     Как чудесно было засыпать рядом с ним под старым залатанным пледом! Как хотелось ненароком коснуться его, но он, как огня боялся этого! Страсть обжигала, не давая покоя.
     -Бертран!
     Он не ответил. Спит. Эммануэль подвинуся поближе, боясь, что разбудит друга и тот его неправильно поймет. Он замер. Сердце колотилось. Выждав некоторое время, он осмелился придвинуться еще на чуть-чуть. Снова замер. Так продолжалось до рассвета. Наконец, Эммануэль приблизился настолько, что почти дышал ему в спину. Тут его сморил сон.
     Эммануэль смотрелся в зеркало. Парик с кукольными кудряшками, нежно-розовая юбка-пачка, розовый чепец. кто узнает в нем парня! Он рассмеялся. Заниженная, растоптанная отцом, самооценка, тянула назад, на дно, а отражение шептало обратное, заставляя Я писать с большой буквы. Он с грустью взглянул на вставшего напротив Бертрана. Мальчик-кукла. Отвел взгляд, наблюдая за руками пианиста, который творил Музыку Души, Грустную, заставляющую душу проснуться. «Бертран, я люблю тебя», — с печалью почему-то подумал Эммануэль. — «Но ты никогда этого не узнаешь. Ты дорог мне, как кто угодно, я не хочу тебя терять и слезы дождя будут плакать о моей несбывшейся мечте».
     — Кто та девушка? В розовом? Ее красота поразила меня! Я хочу писать портрет!
     Эго Эммануэля взошло на одну ступеньку выше и на его лице появилась самодовольная ухмылка.
     — Простите, но я на рабочем месте и не могу отойти, чтобы позировать вам.
     — Я заплачу вдвое больше!
     — Отойдите, вам уже сказали ответ! — вмешался Бертран с каким-то раздражением. — Мы на своем рабочем месте!
     «Наверное, завидует, что моделью выбрали меня, а не его», — подумал Эммануэль. Весь день он упивался музыкой флейтиста, игравшего на флейте, наблюдая за его руками. Когда кончилось время его работы, Эммануэль спустился вниз по лестнице.
     — Куда ты? — окликнул его Бертран.
     — К тому художнику, который хотел нарисовать меня.
     — К художнику?! — злобно спросил Бертран. — Эм, вернись!
     — Я не твоя собственность, я хочу свой портрет! — он продолжал спускаться по лестнице. Бертран погнался за ним, схватил за руку и силой потянул прочь от художника.
     — Что ты себе позволяешь, что на тебя нашло?! — возмутился Эммануэль.
     — Пойдем! — настаивал Бертран. Чтобы избежать неприятностей, Эммануэль, рассерженный, отправился за ним. Они шли по пустынной галерее.
     — Тебя разозлило, что художник выбрал меня, а не тебя?! — он был похож на красивую рассерженную куклу.
     — И не только это…
     — Да, а что еще?
     Бертран остановился:
     — Эм… — проговорил он. О его взгляда и дыхания в каждой жилке Эммануэля закипела кровь. «Нет, это только ложная надежда и я не стану обманывать сам себя», — подумал Эммануэль и изобразил холодность.
     — Что? — недовольно спросил он.
     — Прости, — Бертран отвел взгляд в сторону, — ревность поглотила меня. Я ревную тебя ко всем и ко всему, даже к самому себе…
     — Ишь ты, откуда такое чувство собственности? Мне хватило отца, у которого я находился в рабстве 16 лет!
     — Я не твой отец и никогда им не буду… Прости меня, я боялся тебя потерять… Кроме тебя, у меня никого нет, ты — мой единственный друг…
     Эммануэль отвернулся в сторону. На глазах выступили слезы обиды и разочарования. «Друг! Конечно, кто же еще! Как я, дурак, мог обмануться надеждой! О, надежды, как искусно вы умеете разрывать душу, с искусством палача!» Он был похож на красивую плачущую куклу.
     — Прости меня… Ты меня не покинешь? — продолжал распаляться Бертран.
     — Нет, — тихо ответил Эммануэль, глотая слезы обиды и несбывшейся надежды.
     — Что бы не услышал?
     — Нет, — повторил он.
     — Я люблю тебя… люблю тебя не как друга, больше, чем…
     — Что? — повернулся к нему Эммануэль. — Что ты сказал? Повтори!
     — Я знал, знал, что ты отреагируешь именно так. Прости меня, только не уходи, я ни на что, кроме дружбы, не претендую. Я знаю, мои слова абсурдны, ты никогда не ответишь мне взаимностью, ведь я не женщина, мне ужасно стыдно перед тобой…
     — Я тебя сейчас убью!- чуть не плача, проговорил Эммануэль. — Ворон, неужели ты не видишь, не чувствуешь!
     Они смотрели друг на друга в немом изумлении, думая, счастье это, или ловушка. Они стояли близко друг к другу, дыша нервно и напряженно. Губы Эммануэля потянулись к губам Бертрана, впрочем, было, возможно, и наоборот, разобрать, чей порыв был первым, уже невозможно. В первый раз в жизни Эммануэль почувствовал на своих губах вкус чьих-то губ. В первый раз почувствовал себя нужным, любимым, а не презираемым, как дома. Они дышали страстью. Эммануэль первый отстранил его. Закрыл губы рукой:
     — Это может повредить нашей дружбе, мы можем…
     — Я так и знал! — вскричал Бертран. — Бог дает надежду, чтобы забрать ее, и бросить в пучину боли!
     — Боли? Тебе больно? — спросил Эммануэль.
     — Да, мне больно, чудовищно больно!
     — Ворон, я давно мучаюсь от страсти к тебе! Но я боюсь, всегда боялся, что ты не поймешь. что я люблю тебя, как… Как свою вторую половину…
     Они обнялись со всей страстью, бьющей ключом.
     — Говори, говори, Эм, пока ты говоришь. я живу… Неужели ты можешь испытывать то же, что и я… Как же ты красив… — он закрыл глаза, ловя каждое движение Эммануэля, который гладил его по руке со всей нежностью. — Как мы нелепы в нарядах этих кукол! Красивые целующиеся куклы!
     — Плевать. Ворон, так и пойдем по всему городу, в этих нелепых нарядах! Мы сможем наслаждаться цветением лип, держась за руки, ведь никто не узнает в нас парней! А лесбиянок люди еще хоть как-то воспринимают.
     Они рассмеялись этой идее. И пошли по городу, взявшись за руки, в костюмах кукол. Пьяные свистели и улюлюкали вслед, что-то кричали, но им не было до этого никакого дела. Этот мир был только для двоих, все остальное — фоновое и ненужное. Кому нужно мнение непонятно откуда взявшихся людей, которые лезут в чужую жизнь?
     Они уселись возле фонтана.
     — Я тебя люблю, — проговорил Бертран. — Можно, я тебя еще раз поцелую?
     — И я тебя очень люблю, ворон. Можешь целовать меня, сколько угодно, ведь я сам этого очень хочу.
     В этом поцелуе они растворились и всего на свете просто не стало.
     — Ты в первый раз кого-то целуешь? — наконец спросил Эммануэль.
     — Да, а ты?
     — Тем более… Кроме своей дурацкой семьи, я не видел людей, — проговорил Эммануэль. — В приюте или на работе нравился тебе кто-нибудь из женщин, или, может… мужчин?
     — Нет, — ответил Бертран. — никто никогда не нравился. Ты — первый человек, который запал мне в душу. раньше я ни к кому не испытывал даже симпатии, ко всем был равнодушен.
     — Психологи говорят, что гомосексуализм начинается из-за психологической травмы, связанной с отношением к женщинам, — сказал Эммануэль.
     — Не знаю, — ответил Бертран. — у нас в приюте воспитывались мерзкие и распущенные шлюхи, которым были нужны только секс и деньги. Они вызывали у меня отвращение. В тебе я увидел душу…
     — А меня уничтожали три мерзкие женщины — мачеха и уродины-сестры, а мать вообще бросила. Я их ненавижу. В тебе я увидел человека, друга, душу — все. Я хочу быть ближе к тебе, к твоей душе… — они снова начали целоваться.
     — Хочу быть только с тобой, — проговорил Бертран. Они побрели домой.
     — Снимем эти нелепые наряды, — сказал Эммануэль. Бертран пожирал его взглядом. Эммануэль смутился.
     — Ты… хочешь чего-то еще? — с горящими глазами проговорил Бертран. — Близости, а не только поцелуев?
     Эммануэль отвернулся.
     — Возможно… но давай только не сейчас. Всю жизнь я испытывал физическое насилие — побои, мне сложно сейчас, не обижайся…
     — Я понимаю, — разочарованно проговорил Бертран. — Когда вместо ласки — кнут… Но я уже на седьмом небе, когда ты просто лежишь рядом.
     — Я всегда лежал рядом, пытаясь быть ближе к тебе, — проговорил Эммануэль. Они, как всегда, накрылись старым пледом, но теперь все было несколько иначе. Теперь они могли спокойно обнимать друг друга, не боясь, что один из них не поймет и отвергнет. Единственное, что омрачало счастье — это страх когда-нибудь потерять друг друга.