3
Ему вручили пышное платье, парик и банку с серебрином.
— За дело, ребята.
— Да, это смешно, — проговорил Эммануэль. — Как это надеть?
— Давай, помогу тебе, я уже привык. Сейчас начнется перевоплощение. Я помогу тебе с серебрином.
Бертран расправил складки платья.
— Теперь ты — кукла, как и я!
Эммануэль чувствовал себя откровенно нелепо.
— Встань и замри! — шепнул Бертран. — Теперь ты только кула.
— Эммануэль опустил глаза на бантик своих чулок. Эмма и Тэмма от души посмеялись бы с него, придумав очередную пакость. Бертран стоял напротив, в парике и платье. Чего только не сделаешь, чтобы не помереть с голоду!
День открытых дверей в музыкальной школе. Мужчина в очках играл сонату. Учитель игре на пианино. Это его Эммануэль всегда слушал по пути в магазин. Эту душераздирающую музыку он не забудет никогда, она научила его летать. Стоя на одном месте, Эммануэль наблюдал за руками учителя, за их плавными движениями. Эти руки творили чудо! Чудо музыки, настроения и меланхолии. Запах весны врывался в каждое открытое окно, в каждую щель, дурманил до головокружения. Вошла дама с двумя подростками.
— Боже, какие чудесные милые куклы! Трудно себе представить, что это живые люди!
На них смотрели, будто на музейный экспонат. Но это было куда лучше прозябания в низменном мирке безвозвратно опустившихся людей. Слушать часами волшебную музыку, вдыхать аромат лип, кроме того, получать за это хоть какие-то деньги. У него появился первый в его жизни, не считая деда, приятель. Может все не так уж катастрофически плохо? Эммануэль наблюдал за тем, как меняются картинки за окном. Как ясный безоблачный день становится пасмурным, как по небу пробегают тучи. Но разве стал он от этого хуже? Одно сменяется другим и так будет всегда. Эммануэль разглядывал людей, ходивших вокруг, как и люди разглядывали его. Он видел на лицах многих черты безобразной старости, но глаза многих светились вдохновением, встретившись с прекрасным, с искусством. В зале школы проходила художественная выставка. некоторые художники рисовали портреты желающих прямо здесь же. Когда Эммануэль уставал наблюдать за руками учителя-пианиста, он наблюдал за работой художников. Время проходит так, что казалось, будто часы обратились в секунды. Сознание Эммануэля витало в каком-то особом мире, которого ему не хватало, и в который он наконец попал.
— Спускайся! — крикнул Бертран. — Наш рабочий день окончен, а ты по-прежнему в себе!
Эммануэль спустился со своего пьедестала. Ноги затекли, он едва на них наступал. Они проходили мимо огромного зеркала и Эммануэль едва узнал себя. Его невозможно было отличить от женщины! Это было ему не то, что противно, просто как-то странно. Он никогда не представлял себя в роли женщины. Всех женщин, которых он знал — пьяная мерзкая Аурелия и две ее безобразные дочери. все вместе они внушали Эммануэлю отвращение. Но когда он увидел в зеркале себя, то невольно подумал, что если бы родился женщиной, то был бы женщиной очень красивой.
— Хватит разглядывать себя в зеркале, Нарцисс! — сказал Бертран, толкнув его в плечо. — Давай переодеваться, смывать весь этот бред, и ай-да за гамбургерами! Через пару дней насобираешь себе на какую-нибудь обнову.
— Мне не нужна обнова, я хочу купить книгу, — сказал Эммануэль.
— Чудак, зачем тебе книга, когда тебе надеть нечего? — спросил Бертран.
— Одежда — ничто, книги дают гораздо больше, книги дают целые миры. А что такое тряпки? Оставим это для женщин!
— Как хочешь, — сказал Бертран. Эммануэль заметил, что мужчины смотрят на него какими-то странными, откровенными взглядами. Конечно же они думают, что он — женщина. Они прошли мимо еще одного зеркала. Эммануэль невольно еще раз посмотрел в зеркало и с удивлением отметил, что очень красив. Он даже с удовольствием залюбовался собой и эго с удовольствием отметило в сознании плюсик. Никогда раньше Эммануэль не разглядывал себя в зеркале. Он был противен самому себе, он считал себя никем. Его с самого детства унижали и втаптывали в грязь как последнее ничтожество. «Да это вы, а не я, и были ничтожествами!» — улыбнувшись себе в зеркале, подумал Эммануэль, с прорезавшимися нотками высокомерия. «Я всегда был никем… Да и сейчас никто, ни дома, ни семьи, ни образования… Бертран, пока что, вся моя семья»…
— Идем уже, а то влюбишься в собственное отражение, — потянул за руку Бертран. Они переоделись, смыли серебрин и отправились в лоток за гамбургерами. Вечер был наполнен вдохновением. Цвели липы, били фонтаны, ласково улыбались фонари.
— Как работа? — спросил Бертран. Эммануэль резко остановился:
— Не поверишь! Знаешь, мне кажется, что я в первый раз в жизни счастлив! Сегодня самый лучший день в моей жизни! Ко мне так чудовищно относились в семье, били, унижали, заставляли работать! Самые жестокие хозяева бы, наверное, не обращались со своими работниками, и это еще чужие люди! А родной отец… чудовище, я пережил ад!
— Успокойся, — Бертран обнял нового приятеля. — Знаешь, мне в приюте тоже было несладко. Я понимаю, что значит, когда ты брошен, когда не нужен никому, когда всю жизнь сам за себя…
— О да! Такого и врагу не пожелаешь. А когда дома тебе куда хуже, чем в приюте! И почему они не выгнали меня из дому сразу же! Не вышвырнули, как ненужного щенка!
— Прекрати, забудь об этом, — сказал Бертран, — как пытаюсь забыть я. Жизнь течет и все меняется. Пройдет время, и воспоминания о твоей семье уже не будут вызывать такую острую боль.
— Ворон, у меня нет ни одного класса образования, ни единого!
— Ничего, это не смертельно, — сказал Бертран. — Не отравляй себя безнадежными мыслями.
Легкий ветер донес аромат лип. Эммануэль присел на лавочке возле фонтана. Его черные кудри растрепались.
— Как хорошо, Бертран, — сказал он, — что я вырвался из этого пекла, что встретил тебя, что попал в музыкальную школу, что наслаждаюсь сейчас этим чудесным вечером, а не валяюсь в ногах отца-ублюдка…
— Все будет хорошо, — ответил Бертран. — главное — это захотеть.
Они сидели на лавочке и болтали обо всем на свете. Им подмигивали фонари у фонтана, а ветер призывал к свободе… мысли и духа. Пусть навечно падут оковы рабства! Мы такие, кто мы есть и никто не вправе нас унижать.
Часто Эммануэль думал о том, почему не взбунтовался, не дал отпор отцу-ублюдку? Не ушел из дома раньше, не дожидаясь, пока его вышвырнут пинком, как шелудивого пса? Не поставил на место Аурелию? Сестер? Позволил над собою издеваться? Сейчас он проклинал себя за малодушие, считая трусом. Но что он, маленький мальчик, мог сделать против обдубашенного алкоголем и наркотиками борова, способного на все, что угодно?
Эммануэль уже не слушал Бертрана.
— Забудь, — донесся до него последний обрывок фразы. Да, есть моменты, которые лучше навсегда забыть, вычеркнуть из памяти для своего же блага.
