Уилфод мигом оценил ситуацию и попытался пришпорить лошадь, но та стояла как вкопанная с ужасом наблюдая за медведем.
Ситуацию спас, как всегда проворный Киг. Он заранее накинул на голову своей лошади полы длинного плаща, и та повинуясь лишь животным инстинктам и приказам всадника бросилась в сторону развивающейся трагедии. Попутно Киг выхватил рогатину из рук своего хозяина и переложив ее поудобней направил лошадь на медведя.
Матерый зверь уже был готов раздавить врага и навис над Таллом всем своим исполинским телом. Поднявший огромные мохнатые лапы высокого над головой и разинувший пасть, он приготовился завершить расправу.
В этот момент Киг и обрушил на мишку свой смертельный удар. Рогатина попала аккуратно под левую лопатку. Удар был на столько сильный и точный, что упиравшийся всем телом на рогатину Киг, вогнав ее на всю, вылетел из седла ломая основание оружия. Приземлившись на замертво упавшего медведя, в свою очередь придавившего могучим телом так и не успевшего достать меч лорда, Киг облегченно выдохнул.
Каково же было удивление друзей, когда они освободив лорда Кваерда из-под туши убитого Кигом медведя, вместо благодарности, услышали гневные оскорбления.
— Как ты посмел лишить меня моей добычи, мерзкий раб? — завопил вдруг освобожденный, глядя на разинувшего рот от удивления Кига. — Что уставился, как баран?! Кто тебя просил лезть в мой поединок?! Отвечай, холоп!
Киг от этих слов потерял дар речи. Он только и делал, что вертел головой смотря, то на своего лорда, то на чужого. Исправить ситуацию решил опомнившийся Уилфод.
— Прошу прощения, милорд! Вы не ушиблись часом головой? — грубо сказал он, глядя на вылупившего глаза, явно не ожидавшего такой реакции от благородного отпрыска и продолжил — Судя по вашей реакции вынужден признать, что вы не в себе!
— Что?! Вы в своем уме? — попытался возразить лорд, но тут же был перебит Уилфодом.
— Я то, как раз в своем! А вам я прощу оскорбления, нанесенные моему слуге в присутствии меня, в том случае, если вы признаете свое временное помутнение рассудка, и извинитесь передо мной!
— Я?! Извинятся! За что?!
— Ну, как минимум за испорченную охоту.
— Медведь был мой! — снова завизжал будто девчонка сын хозяина Баэрсхола. — Это мой лес, и значит зверь здесь тоже мой!
Друзья переглянулись и поняв, что тот не в себе перестали обращать на его вопли внимание. Взяв лорда под руки они посадили его на лошадь и двинулись обратно на опушку где оставались несколько, не принимавших участие в охоте, слуг. Передав обезумевшего лорда в полуобморочном состоянии его челяди, они попытались продолжить охоту, но уже без прежнего вдохновения.
Что же было потом, вообще не укладывается ни в какие рамки приличия, не говоря уже о понятии чести и достоинства.
По пришествии в себя, если так это можно назвать, лорд Талл Кваерд наплел такую небылицу про Уилфода и его слугу, что нашим друзьям пришлось долго оправдываться, хотя на самом деле их должны были чтить как героев. Кига поначалу вообще хотели публично казнить, якобы за то, что он подверг жизнь лорда психа опасности, а не спас его. Причем Талл сам хотел совершить казнь. Дело чуть было не окончилось поединком, если бы не вмешавшийся вовремя лорд Сэлвиш — муж принцессы Милены, также приглашенный на свадьбу, обративший все случившееся в досадное недоразумение.
Все кончилось миром тогда, но лютая ненависть пролегла между молодыми, знатными людьми, в тайне поклявшиеся себе отомстить друг другу.
Поэтому если бы они встретились в тот момент в таверне это неминуемо привело к чьей-нибудь гибели. Талл понимал, что силы не равны поэтому и предпочел скрыться. Он не был трусом, наоборот частенько смотрел смерти в глаза и не сворачивал со своего блистательного пути, но он был горд и чрезмерно тщеславен и на людей, даже на близких, смотрел как на случайных попутчиков. Спасаясь бегством он бежал не от поединка. Слишком важна была его миссия в разворачивающихся событиях, но и это было не главное для него. Главным для него бы награда, которую он получит после завершения своего дела.
В отличии от Талла, Уилфод был его антиподом. Он был смел и храбр и тоже не боялся смерти, но предпочитал не лезть на рожон испытывая судьбу. Люди для него делились на две категории: подлецы и добродетели.
Первые становились для него заклятыми врагами, с которыми он расправлялся беспощадно, а других же он был готов носить на руках и не важно благородного они были рода или же — обычная чернь. Он разделял людей не по происхождению, а по поступкам. Так учил его отец, так поступал он и сам.
