-Они ведь венчались, да? Только не делайте вид, что не понимаете, о ком речь… батюшка!
-Венчались, — коротко ответил я.
Вишнев, так, кажется, его звали, выдохнул и поглядел на Марусю.
-Я знал… догадывался. Ничего, я совсем ничего не получил от нее. Ни любви, ни даже привязанности, ни детей. Я воспитал и вырастил сына ее японца, как собственного. Я холил и лелеял ее всю свою жизнь, ни разу, ни в чем не упрекнув…
Он повернулся ко мне. Высокий, когда-то, наверное, достаточно интересный юноша, а теперь весь седой, сильно постаревший, уставший человек. Я ждал от него совсем другого, но он, украдкой утерев выкатившуюся слезу, произнес:
-Но знаете, батюшка… Даже все это никогда, ни за что не искупит того, что я натворил! Никогда…
-Вы говорили ей когда-нибудь о том, что сожалеете о своих поступках? – осторожно спросил я.
-Поступках? Вы… знаете обо всем? – Вишнев поднял на меня глаза, в которых было большое удивление, досада… но не страх.
-Я догадываюсь, как догадывались, возможно, и другие. Только ведь теперь не в этом дело. Теперь не это вас беспокоит… Мария Николаевна умерла и вам никогда не узнать, догадывалась ли обо всем она. Знала ли о том, что ваши поступки мучают вашу совесть.
-Думаю, что она знала… Но еще хуже то, что даже это знание ничего не изменило. Она всю свою жизнь со мной жила так, будто меня и нет. Хотя, отдать ей должное, делала для меня все, что положено жене. Исполняла обязанности… Что ж, я хотел, что бы она вышла за меня, я добился этого, но и только. Все эти годы, батюшка, — он хрипло, тяжело вздохнул, — она любила только своего сына и его… Такеши. Никогда не забуду, как она вздрагивала всякий раз, как на лестнице у двери нашей квартиры раздавались шаги!.. И лишь однажды я увидел в ее взгляде теплоту и слезы. Когда вернулся с фронта. Только тогда! Маруся обняла меня и поцеловала… Это все.