Мой последний психиатр на одном из часовых сеансов попросил меня вспомнить школьные времена и рассказать о них. Устроившись как можно удобнее на кушетке в углу его погруженного в приятный сумрак кабинета, я с облегчением закрыл уставшие глаза и принялся мысленно листать свою книгу воспоминаний, пока не добрался до интересующего периода жизни. Я мог выудить из памяти что угодно, но почему-то остановился на выпускном. Расслабив спину, я принялся описывать доктору то, как проходили приготовления, как мы покупали идиотские подарки для учителей и переживали о том, куда отправимся, когда, наконец, окончательно выйдем за пределы школьного двора, распрощавшись с красным кирпичом и кривой, покрытой черепицей крышей. Кто-то из родителей тогда предложил записать весь наш класс на камеру, чтобы мы помечтали о своем будущем, а спустя много лет, видимо, нашли эту запись и посмеялись над тем, как же всё иначе сложилось. Мы садились по одному на стул в одном из классов и отвечали на заготовленные вопросы, глядя в объектив установленного на штатив вуайериста. Нас спрашивали о том, кем мы планируем работать, чего ждём от будущего и прочие умилительные вещички. Когда пришла моя очередь летать в облаках, я преспокойно признался, что от будущего жду только всего самого лучшего, а работать планирую прям как отец — много, упорно и с пользой для общества. Также добавил что-то про красавицу жену и ребенка — это обязательно должна быть девочка, за личной жизнью которой я буду следить настолько тщательно, насколько смогу. Под конец учителя обязательно задавали вопрос: что такое счастье? И каждый раз получали разные ответы.
Я был единственным, кто тогда заявил:
— Если честно, я не знаю, что такое счастье. Но очень хотелось бы поскорее узнать, что это.
С тех пор ничего не изменилось, произнёс я, открывая глаза и глядя на развалившегося в кресле психиатра. В полумраке было тяжело сказать, как именно он на меня смотрел. Воздух был сырой. Над дверью гудел кондиционер. Прямо передо мной на голой, болезненно жёлтой стене висела кабанья голова, пустые глаза которой сверлили меня насквозь. На секунду мне даже почудилось, что из её мохнатой пасти текут слюни и падают прямо мне на грудь, проникая через поры внутрь. Стало мерзко и тепло.
Я сменил что-то около шести мозгоправов за последние два года, потратил сумасшедшую сумму и належал примерно шестьдесят часов, рассказывая разноцветным галстукам и рубашкам о том, почему в моей жизни есть место всему, кроме банального счастья. Я задавал один и тот же вопрос, а в меня летели бесконечные советы или рецепты, приправленные знаменитой, профессиональной мягкостью. В один момент я не выдержал и после очередной долгой тирады своего последнего психиатра приподнялся на локте и, не моргая, выпалил:
— Слушайте, я уже забыл, когда в последний раз просыпался утром не с чувством абсолютного ничтожества. Сначала я гнался за карьерой, а всю зарплату спускал на развлечения для взрослых: от алкоголя до проституток. Когда это не принесло плодов, я упал лицом в апатию и принялся хвататься за всё подряд, лишь бы сбросить со своих плеч невыносимую усталость бытия и схватить самого себя за яйца. Я прочитал абсолютно все статьи, состоящие из дурацких советов о том, как вырваться из рутины серых будней, после чего потратил ещё несколько лет на практику буддизма, путешествия по миру и всякий новомодный ментальный мусор. Моя квартира переполнена произведениями искусства, полки ломятся от книг, названия которых я не помню, а в подвале пылится коллекция виниловых пластинок, которые мне лень продать. Я кладу в кофе антидепрессанты вместо сахара, встречаю рассвет и засыпаю поздно в одиночестве под мерцание экрана телефона. У меня прекрасная работа, которую я могу бросить хоть сейчас, поскольку даже не понимаю её сути, а в банке открыт отдельный счёт для услуг, вроде вашей. Два раза в неделю я катаюсь на личной машине к проститутке, которую выкупаю сразу на месяц, потому что больше мне нечем заняться. Шучу, мне просто больно знать, что эту девушку трахает в моё отсутствие кто-то другой, но я слишком брезглив, чтобы сделать ей предложение. По воскресеньям я хожу в кино, прогуливаюсь по торговому центру, стригусь раз в полгода и не отмечаю никакие праздники, потому что не вижу в этом смысла. Моё отражение в зеркале тускнеет, кожа покрывается морщинами, а тиканье часов становится самым интересным звуком из всех. Я смотрю порнофильмы и телевизор с одинаковым по степени равнодушием, а после мастурбации чувствую злость на самого себя, после чего бегу бить стаканы об стену, пока не успокоюсь и не сползу по стене на залитый алкоголем пол. Вы называете это популярной нынче депрессией, кто-то предпочитает говорить, что я скучаю или страдаю от биполярного расстройства. Другие и вовсе считают, что я это все себе придумываю — проблема в голове, мол. Разберись в себе, кричала мать, пока не слегла в могилу рядом с отцом. Ой, да пошло оно всё, — я уселся на край кушетки. — Давайте посмотрим правде в глаза — называйте моё состояние как угодно, мы оба знаем, что я просто-напросто несчастлив. Всем доволен, ничем не счастлив. Я даже не понимаю, какого это — быть счастливым. Для меня это что-то из разряда высоких материй, о которых постоянно говорят, но никто никогда не видел. Симулякр, прямо как Всегдасвет из той сказки, помните? Что-то про детей, которые шли по следу солнца на край горизонта…
«А разве современный мир не соткан из абстрактных категорий, о которых никто ничего не знает, аргх?», — хрюкнуло где-то сверху.
О да, ты чертовски права, проклятая кабанья голова, — обрубок лесной, первобытной дикости. Её пятачок тут же весело задвигался, во рту сверкнули белоснежные клыки, а из чёрных глаз потекла густая кровь. Очарованный своей галлюцинацией, я внезапно почувствовал, что хочу зарыться в землю и рыть, рыть, рыть корни до ночи.
«Бегать по лесу, аргх», — снова она хрюкает в ухо.
Да, да, звучит прекрасно…
«Жрать трюфели, отпугивать собак, заниматься сексом в грязи со свиньями».
Ну да, точно, может, мне этого не хватало? Мудрая кабанья голова будила во мне что-то скользкое, напоминающее страсть и желание биться телом об острые скалы, покрытые мхом. Её глаза светились, из пасти капало. Зрелище это возбуждало и завораживало, пока наконец мой психиатр не заговорил. Говорил долго и сосредоточенно, стараясь подбирать слова. На столе у него цокал маятник Ньютона. На тумбочке между нами песочные часы отмеряли отведенные мне минуты душеизлияния.
Независимый писатель, блогер, журналист, композитор. Ничего не умею, никого не люблю.
