Шёлковые струны то вздыхали, то снова звенели в быстрых пальцах певца, надёжно защищая её слух от немого зова из дальней дали. Но вот старик мягким касанием взял последнюю ноту и отложил инструмент. Он к чему-то прислушивался.

— Журавли, — пробормотал он. — Как хороши их голоса! Люди так не поют, нет…
— Рановато они в этом году, — заметила Бэй.
— Покорнейше прошу, велите открыть окна, госпожа! — взмолился певец. Ли неопределённо хмыкнула. Бэй, приняв это за согласие, поднялась с места и раздвинула ставни. Птичьи голоса хлынули вместе с вечерним солнцем, затопили павильон. Если малые птахи будили непрошенную радость, то эти щемящие клики несли тоску. Вечные странники! Если вы, как гласят предания, священны и приближены к небожителям, то отчего возвращаетесь к нам каждую весну?

Ли, спасаясь, откинулась на подушки и закрыла глаза. Старик отрывисто задевал струны, будто пытаясь изловить кончиками пальцев журавлиные звучные тени.

Отчего вы плачете и скитаетесь, журавли? Или вновь солгали легенды, и вы такие же тленные и потерянные, как мы? И разыскиваете средства спастись, и не можете найти, и горестно плачете о нём среди родных болот, а после топите скорбь в хлопотах о птенцах и уютных гнёздах?

— Всадники на дороге, — проговорила Бэй. — Верно, возвращается господин.

Ли вскочила и кинулась к окну.

— Нет, они должны были вернуться лишь к завтрашнему вечеру… И с господином ехала бы повозка. Закройте ворота! Отправьте кого-нибудь предупредить крестьян, пускай вооружаются, нет, стойте — я сама отправлюсь!