Холодный ветер поднимал снежинки вверх, будто они были воздушными шариками. Однако тьма скрывала это зрелище от людских глаз. Суровая Чукотка не переносила человеческого присутствия. И все же люди здесь были.
Воинская часть с каким-то там номером располагалась совсем не далеко от побережья Анадырского залива. Потрепанное морозами и постоянной вьюгой кирпичное здание было единственным теплым местом на многие километры. Солдаты грелись там с помощью множества печек, которые сохраняли теплоту этих стен. Но нельзя служить Родине просто сидя с вытянутыми руками перед потрескивающим поленом и синим огоньком газовой печи.
Каждый срочник обязан был стоять на посту около причала, который находился в нескольких километрах от части.
Вот и сейчас у будки напротив океана стоял молодой пацан в тяжелом тулупе, в ушанке, в валенках и с шерстяными рукавицами. Он не мог точно сказать, сколько он тут уже простоял: он знал, что ровно через час после начала поста за ним придет разводящий и приведет нового мученика, поэтому он не беспокоился о времени. Теплая одежда не давала ему замерзнуть так быстро, а горячий чай в термосе давал дополнительную теплоту где-то в душе. Солдат стоял здесь ни один раз. Он уже почти привык к этому, хоть и до сих пор боялся этой темноты и снегопада, бьющего подобно артиллерийской канонаде. Вот и сейчас он вглядывался в непроглядную вьюгу и крепче сжимал свою винтовку. Конечно, стоять так весь час, опасаясь неизвестности из темноты, слишком тяжко. Из-за этого ему приходилось на что-нибудь отвлекаться. К сожалению, ни телевизора, ни книги, ни сослуживцев рядом нет. Единственным доступным средством занятия мозгов было его собственное мышление.
Сначала он пытался сочинять стихи и прозу, но вскоре понял, что это слишком тяжело, поэтому он стал просто думать о жизни. Перед ним всплывали образ его друзей, моменты прошлого, возможное будущее и все остальное. Эти видения отвлекали его от тьмы, стоящей прямо перед глазами.
Ощущение холода становилось сильнее. «Видимо прошло уже более получаса» — подумал он. Тем временем мысли его переключились на литературу, прочитанную им еще в школе. Он уже вспомнил все, что знал: от детских стихотворений до «Евгения Онегина». И только тут понял, что его пальцы в варежках заиндевели. Холод уже сковал его, но часовой был к этому готов. Открыв термос и выпив добрую половину содержимого он почувствовал, как тепло растекается по его телу, заполняя каждую клеточку промерзшего организма. Как правило, после открытия термоса оставалось минут 10 до смены. Это наделило солдата еще большим теплом: вот-вот он окажется в теплой казарме, мягкой постели…
Но вот холод опять сковывает любое движение. Что же происходит? Где заветный свет лампы, медленно ползущей к нему сквозь буран? Видимо он слишком рано открыл термос. Часов у него не было — он всегда оставлял их в казарме, чтобы их хрупкий механизм не сломался на таком лютом морозе. Поэтому ему оставалось только ждать.
Тем временем ветер все усиливался. Часовой пытался отвлечься на воспоминания о своем детстве, но мысли не могли перекричать чувство продирающего холода, озябших рук и отмерзших ног. И тут он начал беспокоиться. Никогда еще он не доходил до такого состояния. «Ну что же он не идет» — кричал несчастный в своей голове на разводящего. Неужели он отправился спать, совсем забыв про бедолагу у причала? Ну не может же такого быть!
Часовой решил было обойти причал, чтобы найти хоть какое-то отвлечение, способ забыть про вьюгу и ледяную винтовку, выпускать которую он не имел права. Но движения заставляли его чувствовать боль из-за замерзших мышц.
Он не сдержался и допил остатки чая. Он никогда еще этого не делал — в казарму часовой всегда возвращался с остатками чудесного напитка. Но в этот раз ему было необходимо его тепло. Но он почти ничего не почувствовал, лишь легкое облегчение, которое вскоре растворилось подобно капле пролитого чая в жаркий день.
Часовому сильно хотелось спать. Это обычное чувство любого солдата, но в этот раз оно было иным: голова совсем перестала соображать, руки онемели, а глаза и вовсе закрывались сами по себе, будто больше не слушались его. Еще одним последним его чувством был голод. Это странно, ведь перед уходом на пост он плотно поел.
А спасения от бури все не было. И тут к нему пришла в голову дикая мысль: » Я же знаю дорогу в казарму! Не уж то, если я пойду туда без приказа, то тут же начнется мировая война?! Да зачем вообще стоять тут, как придурок, не понимающий, что куда лучше было бы спать сейчас в кровати у теплой печки!?» Но тут он вспомнила слова своего отца: » Служи так, сынок, чтобы мне не было за тебя стыдно!» Еще бы, он то служил в теплом Афганистане, а не в этом белом аду. И все же часовой не мог нарушить завет отца. Тот вдруг предстал перед ним явственной фигурой и смотрел на него своими большими печальными глазами. Нет, нужно стоять и дальше. В конце концов не замерзнет же он здесь за эти 10 минут…10 минут…сколько ему еще осталось? Не уж то этот час длится так долго?
