В зависимости от вашего выбора происходят те или иные события. И вариантов насколько много, что эта сеть, идущая через всю жизнь, слишком обширна, чтобы поддаться осознанию. По крайней мере полностью. Так случилось, что один из моих поступков разделил мне жизнь на «до» и «после», хоть я не знаю, что было бы, сделай я иной выбор. Но все-таки это стало точкой невозврата.
Случилось сие событие около десяти лет назад, на самом деле я помню точную дату, но вам она не к чему. Мой отец учил меня мало, я имею в виду чтение нотаций или наказания. Обычно его уроки жизни строились на том, что он давал мне информацию о действие и в дальнейшем испробовать его, а я уже сам делал вывод. Например, прежде чем дать мне закурить в тринадцать лет после моих расспросов, мы с ним посмотрели видео на пятнадцать минут в интернете о вреде курения, дальше ещё пару роликов о том, как «скатились» какие-то другие люди, а как невинно у них все начиналось, и в итоге после пары затяжек, откашливания и головокружения он спросил: «оно того стоит?». И он не ругался бы, если бы я сказал да, он позволял мне решать самому.
Из-за этого я всегда чувствовал свою ответственность. Просто пару раз мне довелось назло отцу совершить некие мелкие проступки, но он реагировал спокойно: «У тебя своя голова на плечах, сынок, тебе и решать, что делать со своей жизнью».
Но однажды папа ушёл.
У нас, конечно, был разговор о том, что он не бросает меня, а расходится исключительно с мамой, что мы как общались, так и будем общаться, только реже. И вроде как я понимал, что он не бросил меня, но я испытывал душераздирающую злость на него, я замечал, как страдает мама, и все время задавался вопросом: «как он мог?». Ох, как же я был зол. «Как он мог?», — кричал я и швырял свои вещи в комнате.
Мы и правда виделись. С его новой женой, с моими теперь уже сестрами, и вроде они все были рады меня видеть, но приходя домой, я чувствовал пустоту, и обида возвращалась вновь. Я представлял, что они там все вместе счастливые, радостные, что папа с ними каждый день, и осознавал, как нам с мамой плохо без него. Тогда в шестнадцать лет я решил, что никогда не буду таким как он, я никогда не поступлю так же. Не брошу тех, кто во мне нуждается. Я закурил, забросил учебу, стал хамить окружающим при любом удобном случае, намеренно игнорировал просьбы о помощи от кого бы то ни было – в общем делал все, чтобы сорвать плоды воспитания моего образцового отца. Я перестал сам звонить ему и хоть как-то показывать мое желание видеться.
Так прошли несколько лет моей жизни. Отец даже сейчас не читал мне нотаций. Я видел его разочарование, может, грусть, а может и вину, и радовался тому, что ему тоже плохо, а не только мне. В университет я не стал поступать, сразу пошел в армию. Девизом моей жизни теперь был лозунг: «плыви по течению и ни к чему не стремись». Меня все устраивало, не ждешь – «не обламываешься».
Как-то весной, уже ближе к лету, в увольнительной я прогуливался по городу. Знаете, я будто был в какой-то апатии: не грустил, не расстраивался, мне просто было как-то фиолетово на всё происходящее. Моя голова была наполнена мыслями, которые я не хотел обдумывать. Тогда я и увидел девушку, беременную, но очень молодую. Она стояла около дерева, опираясь на него, и держалась за нос, немного пошатываясь. Я давно уже никому не оказывал помощь, но тут что-то внутри остановило меня. Пытаясь идти вперед, я делал мелкие и неуверенные шаги, смотря на девушку, ничего не предпринимая. Я остановился и смотрел, что-то тут было не так. Я правда стоял, как дурак со стороны выглядел, вероятно, но почему-то не мог двинуться с места. И тут я увидел, как по ее руке потекла кровь, причем обильно, из носа, и девушка, еле опираясь на дерево, стала опускаться наземь на пошатывающихся ногах. Всё это время меня за ногу держал я пятнадцатилетний, но в этот момент отпустил.
Я кинулся на помощь к девушке, порвал свою рубашку, за которую потом мне знатно влетело в части, чтобы заткнуть ей ноздрю, вызвал скорую и постарался с ней разговаривать, чтобы она не потеряла сознание, не знаю, помогло ли это хоть как-то. Врачи появились не слишком быстро, но экстренно госпитализировали её. А я остался сидеть на холодной земле с разорванной рубашкой и кровавым красным платком.
Я увидел себя со стороны, сидящего под этим самым деревом и анализирующим ситуацию. Слабого? Поддавшегося зову, который во мне породил отец. Или сильного? Поддавшегося, несмотря на детское глупое упрямство? Я не смог дать ответ на этот вопрос, вернулся в часть и продолжил жить, как привык.
Через несколько дней, может неделю, она написала мне в соц.сети. Рассказала, что сразу поняла, что я военный и искала меня по фотографии. Сообщила, что лежит на сохранении и благодаря мне врачи смогли спасти ее ребенка, так как время в той ситуации было решающим фактором. Сказала, что назовет ребенка моим именем. А я плакал. По моим щекам текли слёзы, и я не знаю от каких чувств. Гордости за свой поступок, радости от спасения человека, ребенка, злости за промедление, стыда за свои поганые мысли за последние года, обиды на отца, которые так долго коллекционировал?
Я не плакал с тех пор, как он ушел. И сейчас облокотившись на зеркало в туалете, и смотря на свое отражение с красными глазами, я понимал, что больше не хочу обижаться на отца. Просто не хочу. Что несмотря на то, что он предпочел другую женщину, он хороший человек, и что брать с него пример — это честь для меня, никто не идеален. Я плакал ещё несколько минут, а потом достал телефон:
— Алло, пап…
