Присев на уже знакомый табурет, моряк вложил в руку мальчика небольшой кусочек сахара, потом положил в прикроватную тумбочку несколько красных яблок. Подумал о чем-то немного, вынул из документов какую-то открытку и положил ее под подушку, на которой лежал малыш. Наклонился к его голове и тихо, как мог, заговорил с ним.

— Послушай, я не знаю, слышишь ты меня или нет. Наверное, мы больше не увидимся, перебазируют нас постоянно. Я даже, как тебя зовут, не знаю. Просьба у меня к тебе будет – мечта у меня есть, немного глупая, но уж какая есть. Никому ее не говорил. Мечтаю я в одном городе побывать, Париж называется. И не просто так побывать. Я же бегом до войны занимался, разряд у меня есть. Бегаю я неплохо на длинные дистанции. Еще немного и точно бы на первенство страны попал. Вот и мечтаю я пробежаться по Парижу, но именно весной, когда он весь расцветает. Представляешь, ты бежишь, а Париж цветет! Ух! Здорово!.. Чувствую, не доживу я, просто чувствую. Вырастешь, выполни мою мечту. Очень прошу. Прощай! Вспоминай моряка Серегу! Счастливо тебе. Выздоравливай!

Странно, но в палате, в которой лежало более 20 человек, и где постоянно кто-то стонал, кашлял и даже тихо изредка матерился, сейчас стояла редкая тишина. Только в углу на небольшом столике шипел вовсю примус, кипятивший воду: «Шшш…шшш».

Удивительно, что и за окном не было слышно войны. Не было рева заходящих на бомбардировку мессершмиттов, канонады орудий ПВО, грохота прибрежных батарей, не ревела сирена. Это были драгоценные и редкие минуты затишья. Когда, кажется, ничего не предвещает смерти.