Гин зевнул, потряс головой, чтобы хоть как-то смахнуть с себя сон, взбодриться. Бесполезно.

Учитель подходит к нему и заботливо гладит по волосам, слегка треплет его.

— Ложись, ложись. Столько приключений сегодня было. Дождешься родителей у меня, а завтра встретимся в школе.

Нехотя кивнув, мальчик слезает со стула, сильнее кутаясь в одеяло, и ложится в чистую кровать. Она пахнет мылом и порошком, хрустит, когда на нее садишься, и на ней остаются заломы.

Учитель зажигает свечу, ставит на стол. Лампа, мягко мерцая, постепенно угасает, утихают все звуки. Мужчина поднимает с пола свою мокрую сумку и подходит к лавке. Все книги и старенький блокнот, конечно, насквозь промокли – учитель знал, что так будет, поэтому и писал везде карандашом. Выложив все на подоконник, он заботливо расправил влажные страницы, стараясь их не порвать, придавил тяжелыми словарями, ведь те в обложке из кожзама, что им доспеется? Он уже не раз так делал.

Вдалеке все еще кричала иволга. Тихо, протяжно, ей было так одиноко! Никто, никакая другая птица никогда бы не смогла понять ее гнетущего одиночества! А в комнате тихо стучали часы, секунда за секундой отмеряя ночь; мягко шелестела бумага, скрипел карандаш; мерцала свечка.

Учитель посмотрел в окно, и в отражении увидел спящего Гина: мальчик, с головой накрывшись одеялом, очень уж быстро уснул, тихо сопел и что-то шептал во сне. Наверняка про зонтик.