— Странный ты… — протянул Гин и полностью лег на руки, зевнул— в шуме такие сложные задания делать. Я в школе то ничего не понимаю, а ведь там очень тихо!

Учитель спрятал карандаш за ухо и посмотрел на равнину ниже. Склоны переливались изумрудными стебельками трав, листья яблони слегка шелестели. Шагнешь из тени – и провалишься, утонешь в вердепомовом море, чьи волны хоть и не сразу, но укроют тебя и спрячут от людских глаз там, где никто даже не догадается искать. А равнина продолжит дышать ветрами, петь голосами цикад и долгоносиков, словно так все и должно быть.
Солнце все так же светило; золотистые капли небрежно стучали по листьям цветов, а те тянулись все выше и выше, стараясь затмить остальные росточки своей красотой. Редкие облака как одинокие гондолы, ведомые старыми гондольерами, неспешно проплывали по небу, даже не стараясь обогнать друг друга. Они красовались, нарочито медленно пересекая васильковую гладь, чтобы люди с земли, глядя на них, восклицали: «посмотри, какие облака! Какие изящные, красивые облака!». Но так, конечно, никто бы не сказал. Наверное, так думали только гондольеры, направляя белоснежные суда вдоль небесных каналов, и слабо улыбались себе в усы, думая о том, что их лодка самая изящная.
Свежий запах примятой травы становился сильнее, стоило лишь закрыть глаза. Тогда утихали и звуки природы, и жар солнца казался не таким сильным. В багровой темноте был только этот запах, он мягко убаюкивал, накрывал махровым покрывалом; плечи сами собой расслаблялись, а сознание угасало, как догоревшая до алюминиевого основания фитиля свечка. И тогда не оставалось ничего.