— Откуда ты, из Лиона говоришь?

— Дижона.

— Один хрен, занимай верхнюю койку.

В ангаре, больше напоминающем хлев, царил полумрак, всюду стоял перегар. Со стен свисали оголённые провода. Вместо пола была почва, задвинутая досками, через ленточный фундамент можно было разглядеть пустыню; крышу укрепили деревянными подпорками, изъеденными жучками.

— Здесь раньше поили коров, – отозвался некто с польским, не то с чешским акцентом. Успев забраться, Бенуа глянул вниз: под ним в спальный мешок влез его сосед – лет тридцати боец с разбитым подбородком. Он был одет во фланелевую рубашку в клетку, в руках у него был кожаный переплет, поверх носа – очки без стёкол. Бенуа откинулся обратно на подушку, но тот не унимался:

— Когда-то, не зная меня, ты будешь ставить в пример лично меня, а я промолчу, я не гордый, к тому же я терплю критику. Возможно, ты даже приобретаешь в книжной лавке мои рассказы. На этот раз Бенуа даже не привстал. — Помни о том, что я не хотел их показывать, но они проявились сами, скользя полозьями по искристому снегу. Я как раз спешу вниз на санях. Мне нужно долго думать и корректировать свои мысли. Если я это высказываю, значит есть необходимость. Как была необходимость управления межзвездным кораблем с участием Харрисона Форда – перед взлетом, его закидали помидорами.

Бенуа все-таки решил выяснить, к какому психу его поселили:

— Послушай, мне нет дела до твоих дум. Мечтай про себя.

— Ты был наверно маленьким и маленьким остался. В развороте синего и чёрного происходит таинство. Не бойся, но оно происходит. Возможно, ты спустишь на меня свой гнев. Но это как джаз, его можно слушать бесконечно. От него никогда не устаёшь. От него неистовая сила – импровизация.

Бенуа спрыгнул и подсел к говорящему чудаку:

— Здесь триста коек, тебе обязательно мне всё это говорить?

— Я практикуюсь во французском.

— Писатель что ли?

— Учитель.

— А здесь за кого воюешь, и что у тебя за акцент?

— Я из Алабамы, а там каждый воюет сам за себя.

Где-то из глубины мрака среди картёжников раздалась речь неповиновения, игроки что-то не поделили, и в ход шли фразы, непривычные уху работника канцелярии.

— А как сюда попал? – теперь начал донимать его Бенуа.

— У меня группа запаса категории «А», и у меня невеста в Баку, – привстал американец, отложив книжку, протянул руку Бенуа.

«Как американец мог попасть в легион, да еще и в очках без стёкол?»

— Мне всё равно за кого воевать, – ничуть не смущаясь, продолжил он, деловито снимая очки, как будто собираясь посвятить Бенуа в детали какой-то сделки. Если бы не его манеры и не акцент, можно было бы допустить, что в спальном мешке – обычный солдат, отстрелявший в укреплении свой рожок. Но в глазах у американца была особенность, присущая живчикам, которые карабкаются как жуки в банке. И даже спустя скоротечный сон, тому удавалось выглядеть на все сто, хоть повязывай галстук на шею. Не сразу улавливаешь во мраке живость и любовь к жизни. Это жизнь – ты это с лёгкостью понимаешь, когда видишь таких чудаков, скорых на подъем.

Дверь ангара отворилась – все встали, смирно: на пороге стоял начальник гарнизона полковник Пендюль, в руках у него был паяльник и планшет. За ним вошёл капеллан с разожжённым кадилом. Даже когда всем грустно – у начальников хватает смекалки находить компромисс с новобранцами, а хитрый и мудрый взгляд – лишь косвенное тому подтверждение, что лакают они из одного автоклава. Спокойствие от курения ладаном, умиротворённость; не проходят напрасно и подвиги, которые впереди; а мытарства – соль земли, так необходимые для приготовления пищи. Акт благословения взялся осуществлять Пендюль:

— Это не подлость, это трусость. Вмещая весь разворот событий, происходящих на театре военных действий, а в результате вот это, – он ткнул паяльником в прибитую гвоздями пожелтевшую политическую карту мира. — Когда я в таких мыслях, то почему-то ни единого солдата из Руанды не нахожу. Но как только поднимается кипишь – все сотрудники офисов и производственных предприятий по изготовлению композитных материалов начинают блеять, что, дескать, самим кадры необходимы, а то пожалуемся в профсоюз. Что за манеру взяли? Под коркой моего сознания, как будто я защитник и мессия. Понимаю, неприятно, когда огрызок фермы или кусок шлакоблока, или железный диск несётся вам в лицо, вынося ваш поганый мозг. Ты представляешь, если взять его в довесок к броне? – обратился полковник к капеллану. Тот, подмахивая кадилом, пока Пендюль распалялся в своей загадочной речи архистратига, а – легионеры его внимательно слушали, глубину назидания таки тоже решил перенять. Для этого он встал под единственно горящую в ангаре лампочку, чтобы быть у всех на виду:

— Меня берут поверье и цинизм. Чтобы избежать дальнейших недоразумений, буду краток, – духовник передал полковнику кадило – теперь у того было еще и оно. — Послушай меня сейчас, мой легион, твои родители живы и слава Богу. Если у кого-то их нет, то Царствие им Небесное. Цинизм. Настолько гнетущее состояние, что утрачивается романтизм – прекрасные искренние слова. Вот ты почему такой оболтус, потому что родился. А родился ты почему? Потому что так надо, логично? И вот всматриваясь в твою жизнь, я замечаю исходник твоего голоса. Ты – лишь потуги матери твоей, подкова отца, одним словом, тебя нет. Но ты будешь воссоздан, поверь, и впереди тебя побегут твои ноги, в свои пятьдесят. Главное – не убегай от войны. В ней есть истина, как нечеловечески это звучит. Любую опухоль можно вырезать, помни. Не бойся и жди благословления с Небес. Ищи и найдёшь. А на родителей не обижайся, уже сейчас заметно, что они тоже проживают этот момент. Этот прекрасный момент перерождения.

— И еще, что хочется добавить, – вернулся к увещеванию полковник Пендюль, – каждый из вас пойдет на войну, если есть необходимость. Каждый из вас! Вы – тонкие науки, ранимые семьи, хрупкие субстанции, но каждый пойдёт. Зачем и почему – это второстепенно. А вот от того, что ты не отнял или не смог простить – мир не сгинет. Каждый человек имеет веру: в муравья, в Бога, в олигархов. Но в последних я не собираюсь верить. Хотя и среди них есть благополучные граждане в окопах…И помните, что количество дополнительной веры обратно пропорционально урожайности ожиданий: чем больше ожиданий, тем меньше гороха и пшеницы требуется закупать на сезон, – по телефону разговаривал Бенуа, рядом сопела во сне Амина, мадам уехала в Париж.

Последний день в Париже

Еще почитать:

Истории трактирщика — Мальчонка

Колесо Сансары — 03 Крик

МОСКВА. РЕДАКЦИЯ — «Выходите все! Эрирон!»

За и против одиночных ночных стоянок в диком лесу