2

Зал проникновенно слушал – наполненное бархатным тембром звучание, отточенное техникой и талантом, добываемое в недрах души. Демонстрировалось глубокое смирение, покорность; культура вокала сочеталась с уникальным владением актёрским мастерством. Творил и лицедействовал великий художник, бравирующий и осекающийся, сомневающийся, неповторимый мастер перевоплощения — Забултыхайло. Он исполнял так всегда печально звучащую «Утреннюю песнь» Массне, окутывая тенью безысходности, увлекая цепью обречённости, как стрелки часов, спешащие произвести вращение, остановившись у порога бытия — раздались овации: рабочий класс взревел, вскочив из своих кресел – изо рта валилась шелуха. Забултыхайло остался стоять неподвижно на сцене с закрытыми глазами. Публика не унималась и продолжала неистово ему рукоплескать. Артист тоже не унимался: застыв оплавленной свечой, он как бы стопорил момент, фиксируя некую новую точку в пространстве. Так продолжал стоять он, – замерев в сценическом образе в ярких софитах, – пока аплодисменты не стали сходить на нет, а потом – и вовсе стихли. Сконфуженная публика переглядывалась, перешёптывалась, интересуясь: «Что происходит? Не хватил ли его удар? Ведь перед ними… статуя…?!» … Наступила полная тишина. «Великий творец – в ступоре, и нужно вызвать доктора…» – удручённый зритель не знал, что подумать – теперь и муху было слышно; мастер приоткрыл один – затем второй глаз и хитро приподнял бровь, кто-то, заметив сей жест, начал всматриваться: Забултыхайло открыл глаза и, сделав шаг навстречу, одарил публику широким проницательным взглядом: секунда – и полный зал взорвался новыми овациями и криками «браво». Восхитительно! Беллиссимо! Невыносимо! Вот гад, как напугал! Никого не пощадил. Вот это да! Вот это игра!

— А чем вы увлекаетесь, Геннадий, помимо театра?

Каждый раз, когда Вера Леонидовна – бухгалтерша из нашей редакции произносила слово «концерт», она делала это на французский манер. Её провожал Чугуев, который был моложе её на несколько лет.

— Мне нравится просто наслаждаться жизнью, – ответил он.

— И в чём же это наслаждение?

Продукция полимерной радиотехники на Автозаводской, где Чугуев работал инженером, – дисциплинировала. Сегодня коллективный Запад настолько вёл себя разнуздано, что приходилось ломать голову над импортозамещением. Главное – сохранить производственную линию, не изгадив полимеры. Терять лицо за ценниками – подумаешь!

Когда они вышли из театра, лил дождь, и Вера Леонидовна накинула на себя перламутровый плащик с багряным пояском. Чугуев насупился, но потом ответил Вере Леонидовне, что он думает о высоком – перед тем, как помочь перейти спутнице через лужу, он положил туда кирпич.

— И в чём же высокое для вас? – спросила она Геннадия, который хотел ринуться за вторым кирпичом, но его спас красный свет.

— Мне нравится заниматься… увлекаться компьютерами, что-нибудь изобретать.

— И по-вашему это высокое? — Чтобы не вводить Геннадия в краску, бухгалтерша решила поддержать разговор о «компьютерном высоком». Чугуев рассказал ей, что такое интерфейс, откуда произошёл «спам», и как зародился «баг».

Со всеми постояв и перейдя по мокрой, играющей цветами светофора зебре, выйдя на Страстной бульвар, они оттенились в листве намокшего каштана.

После дождя внезапно вышедшее солнце тут же откатилось волейбольным мячом за крыши домов, и вдруг не ко времени стало душно – знойно как-то: на спортивной площадке – игры. Чугуев искренне любил наблюдать, поглядывая на Веру Леонидовну, и та, заметив неподдельный к ней интерес, решила озвучить непривычную картину:

— Дети жильцов новостроек играют.

— Новостроек в центре Москвы?

— Играют против детей чиновников.

— А почему против?

— Решают судьбу строящейся школы.

— Через игру в волейбол?

— Представьте себе. Интригующе, не правда ли?

Бухгалтерша подвела Геннадия к подъезду и одной туфелькой нехотя взошла на ступеньку.

— Ну, вот мы и пришли, – сказала она.

Мимо них прошёл мужчина с авоськой, у которого из головы виднелись мраморные извилины. Он приостановился, буркнул что-то и пошёл дальше.

— Спасибо, Геннадий, за чудесный милый вечер, – подвела нижнюю черту Вера Леонидовна, как вдруг, ударившись и отскочив от розоватой её туфельки, к Геннадию подкатился волейбольный мяч: ничего не оставалось делать, как показать класс, выбив его ладонью, по такому случаю – технично и красиво.

В прошлый раз он – новатор и изобретатель, возвращаясь из НИИ, столкнулся с весом в центнер. Говорят, такой трюк проделала Луна, когда откалывалась от Земли. Столь необдуманное решение пойти напропалую, оставляя после себя непонятный сладковатый шлейф, стоило чувства равновесия, когда борьба за устойчивость в системе координат – на длинных ногах – почти привела к падению. Получилось так, что верчение было приобретено сразу в двух противоположных по оси направлениях, чего никак не ожидалось испытать. Это произошло в тот момент, когда, идя через оживлённую площадку, изобретатель понадеялся, что шлем меломана полезен обществу. Немного громоздко, но необычно и смело: ультрасовременный дизайн – на голове красуется чудо инженерной мысли – шлем с блямбой «Z». Так меломан сможет слушать беспроводную музыку. Устройство быстро разряжается, но над этим работают – ищут решение, а за одно и порт подзарядки в вестибюлях метро. Вера есть сущность того, на что мы надеемся, очевидность того, чего мы не можем видеть… вот и закружился странной юлою, отскочив от детины в центнер… а вечером постучалась Вера.

— Как я вам? – спросила она, после того, как ей бог явил через ютуб зайти к нему за стулом, на котором она собиралась сделать фотосессию: вся нарядная, в ушах серёжки, за одно поведав, почему теперь в их подъезде с неславянской внешностью никто не живёт и что такое кринжовая психология мажоров.

— Да, – смутился Геннадий. — Вот только бы мусор после себя не оставляли. — Ножкой стула изобретатель натыкал в пустые коробки, видневшиеся на лестничной клетке.

Вера оторопела: улыбка сошла с персикового лица – в глазах сверкнула сталь.

— Хорошо, что они не мои, – сказала очаровательная соседка, – а то бы пришлось просить кого-нибудь вынести; собиралась сама это сделать…

— А вы ходите в театр? – спросил тогда её Чугуев…

И вот, ему с чего-то взбрело явить перфекционизм, что должно было впечатлить Веру Леонидовну в неожиданной степени: подобрав подкатившийся волейбольный мяч, изобретатель гипнотически покрутил его в руках и, прежде чем отправить обратно на площадку, высоко подкинул над собой.

На Автозаводской его ждал сюрприз – он прозевал свою станцию и ему пришлось выйти из вагона. Переходить на обратную линию он не решался, а присел в вестибюле на скамеечку, реализуя своё художественное хотение – опробовать наглядно своё изделие, под артикулом 275.38 «шлем меломана». Отдающий медным бликом пластик со сладковатым запахом конвейера он водрузил на скамеечке, осадив с непокорной грустью, теперь с торчащими из головы смолёными кабелями – словно под ритмичную музыку, с попеременным мерцанием во лбу он затряс ими, чтобы поймать сигнал. Предполагалось, что изделие поймает сигнал даже в подземке; но что-то пошло не так – не сильно вчитываясь в подручный справочник, который он сам же разрабатывал, в разделе: «ни тебе исключительного стерео, ни сигнала» – Чугуев последовательно нащупывал проблему, загибая пальцы. Со стороны за чудом инженерные мысли наблюдать было по меньшей мере непривычно. Неведомая сила принесла его обратно на пропущенную станцию, где он дошёл до примечания, что «шлем – не ронять, не портить, не царапать, не стучать кулаком, не сидеть на нём и уж тем более не прыгать». Кабели не теребить, не перекручивать, зубами не дёргать и вообще – находиться на удалении от магнитных линий. С предчувствием недоступности решения, Чугуев с надетым на голову чудом, словно чужой, побрёл к выходу, где и наткнулся на детину с мячом.

Игроки, в ожидании, изучали нехитрые манипуляции, когда, согласно удлинённому росту, перед ними стоял не кто иной, как мастер, – кандидат по крайней мере, не сомневающийся Чугуев, который –как подкинул над собою мяч, безупречно отправил его в противоположную от площадки сторону. Самоуправство, однако. Наивно полагать, что всё на этом закончилось; не так, как следовало ожидать своего мяча – он был подан: с каким-то неуютным проседанием и так опрометчиво – Чугуева посетила мысль самоутвердиться повторно. Не смея взглянуть на Веру Леонидовну, с которой они вместе ходят в театр, он бросился в кусты. Достав и подкинув его, он срезал мяч, заставив упрыгать его теперь к футбольной площадке, с которой его тут же вернули отправителю. Наконец Чугуев сделал более-менее корректную подачу: попав кулаком, когда мяч угодил в детскую площадку к мамашам. Чтобы как-то не ударить совсем лицом, новатор последовал за мячом и туда и отправил его ногой, как бы отплатив за щиколотку бухгалтерши.

— Геннадий, до свидания! – вымолвила она, стоя всё на той же ступеньке. Тихо повернулась и, поднявшись, скрылась за подъездной дверью.

За страстью и смущением с интересом наблюдали поклонники аргентинского и немецкого футбола. Курьёз, да и только: настоящий «пинг-понг». Как скоро покинула его Вера Леонидовна!

На большой столичной сцене оперного театра стояла Анна Нетребко. Из уст исходило лирическое сопрано, а грудь натянутыми струнами жадно поднималась и выпускала рождаемый на крыльях звук. Она исполняла арию из оперы Джакомо Пуччини, Тоска. Посредством мастерства и отточенности ею транслировались страсть и разочарование. Вся мимика указывала на профессиональную технику исполнения: нижняя губа, эмоции, слова – вырывались белыми голубями. Грудь внезапно наполнилась смыслом, и дива выдохнула: Le belle forme discioglio – сияли звёзды, земля благоухала. Безупречно! Вот это выдержка, вот это исполнение! Такая неповторимая лёгкость, приятная тревога, неприкрытая случайная неуверенность. Все проколы готов ей простить слушатель, все недочеты и промахи. Дива взяла протяжную ноту, потом её голос с оркестром оборвался.

Зрители перестали кушать пирожки.

Еще почитать:

Ахет Шери — Бабочки Ахета

Духи Полуострова

Долина Древности. Начало — Луна и Долина — Часть 2

Люцифер — Люцифер. 1) Начало или конец?