МОСКВА. РЕДАКЦИЯ Люди в синем

Если не выпячивать скромность, то в ней нет ничего экстраординарного. В съёмной квартире уже четверть часа столичные гости давали разъяснение. Отделом по борьбе с организованной преступностью был получен сигнал. В районе Бибирево взорвалась банка с огурцами. На месте были найдены малая пехотная лопата и динамит, похожий на кусок хозяйственного мыла. В ситуации, когда международным терроризмом занят весь мир, офицер переспросил чернобрового мастера по удалению маникюра, зачем так много оружия и взрывчатки ему потребовалось на стройке. «Риба шёл глушить на речка».

Повышая уровень трудоустройства приезжих граждан через органы службы занятости, оттеняется вопрос с безопасностью как таковой. Превентивная работа по соблюдению общественного порядка проводится вяло: что называется, до первого конкретного случая. В итоге, иностранных гостей депортируют с надеждой на будущее. Пусть сменят-де фамилию на родине да вознаградят за нетерпимость тех, кто в новом сезоне будет встречать их очередной облавой.

Под землёй рыл бункер Саня. Юрист-международник, а ныне привлечённый на неотложные земельные работы экскаваторщик.

— Взгляните, – сказал Петрович ему, протягивая свой кнопочный телефон.

Экскаваторщик Саня бросил рычаги и перешёл к просмотру предложенного видео. На нём человек с заблёренным лицом комментировал события в Бибирево. Задержанный на видео наймит, не понимая, что от него хотят, корчился от боли: «Ахмет шмилял, я глющил. Риба глющил на речка». В камуфляжных масках, слышался изменённый голос: «Разведгруппа, была выдвинута, как только был получен сигнал. Задача была – включиться в линию соприкосновения с промежуточным звеном. Дело в том, что появился акела, будоражащий наши ряды. Нужно было его изъять и аккуратно отстранить от дальнейшей пагубной пропаганды. Государство как регулятор в первую очередь направляет усилия на решение вопроса поддержки работодателей в части найма иностранной рабочей силы. При этом безопасности рядовых граждан отводится второстепенная роль. Мы всё-таки его выявили. Клещами из него достали. В полночь ему дали возможность отойти по-маленькому. Совершенно нетактично было удерживать его в таком положении. К сожалению, его взял ночной снайпер: причём то, что осталось у него в руках – первое и отлетело».

— Какие молодцы! – вернул Петровичу телефон слегка удивлённый экскаваторщик. — А сами-то как до такого додумались?

— Вот такие молодцы, – проговорил Валерий Петрович, стряхивая с телефона земляные куски, и приходят на наши концерты, которых теперь не будет.

— Это вы и называете конкретным случаем? – заулыбался Саня и поставил ковш на землю.

Валерий Петрович, нижняя губа которого и впрямь напоминала ковш от экскаватора, решительно заявил:

— Одной рукой они берутся за поручень в метро, чтобы уступить место, другой – тут же бросают грязную салфетку себе под ноги.

— О чём вы говорите? – начал заглушать голосом рычание экскаватора юрист.

Валерий Петрович приблизился к кабине и начал кричать тоже:

— Моего напарника по сценическому образу собираются депортировать на сто лет.

— Что же он такого сделал?

— Он попросил любезнейшего поднять брошенную им салфетку.

— И за это его собираются депортировать?

— Нет.

— Почему же не депортируют того, кто её бросил?

— С его государством покончено.

Юрист сделал курбет из кабины и, раздавив под собой жука, начал вытирать руки ветошью:

— Вот оно что! – выписывал он мистические круги. — Вы бы тогда лучше обратились в службу спасения утопающих, у них есть целые полномочия на этот счёт, они регулируют потоки в обоих направлениях, устанавливают квоты, выдают разрешение на работу, следят, так сказать, чтобы ни у кого не отняли хлеб. Вы не видели мою канистру?

Валерий Петрович помотал головой.

— Какой вы говорите сценический образ у вашего напарника?

— Волк.

— Дайте-ка я посмотрю, что у нас с этим. — Экскаваторщик ушёл к себе в офис, куда-то в сторону принтера в предбаннике, и спустя три минуты – вернулся с канистрой, на которую уселся и начал зачитывать, держа перед собой распечатку:

«Постановлением Правительства Российской Федерации «Об установлении допустимой доли иностранных работников, используемых хозяйствующими субъектами, осуществляющими на территории Российской Федерации отдельные виды экономической деятельности» установлены следующие допустимые доли: строительство – 80 процентов, торговля розничная алкогольными напитками, включая пиво, в специализированных магазинах – 15 процентов». Он оторвался от текста: — Как видно, волков здесь нет, а значит, ваш напарник не входит в число приоритетных профессий. — И снова к распечатанному тексту: «В этой связи, вопросы регулирования миграционных процессов находятся в компетенции Министерства внутренних дел Российской Федерации. Дополнительно сообщаем, что по вопросам, связанным с культурной адаптацией и интеграции иностранных граждан в Российской Федерации, а также по развитию дополнительных направлений в области культуры и образования, рекомендуем обращаться в Федеральное агентство по делам национальностей и Министерство просвещения Российской Федерации соответственно».

— Послушайте, уважаемый, я всё понимаю, – проговорил, стиснув зубы Валерий Петрович, которому хотелось провалиться сквозь землю, но его опередил экскаваторщик:

— Бедолага, то есть ваш напарник, – гоготал Саня. — Очевидно, он попал в хорошенькую передрягу. Впрочем, не переживайте. Отказ от привлечения иностранных работников экономически невозможен?

Наткнувшийся на бюрократическую препону и софистику экскаваторщика, Петрович задумался. Куда же мир прикатился! Валерий Петрович не нашёл нужных слов. Неужели, остались люди в своём отечестве, которые верят в чудеса? Интересно, что сделает переводчик, переведя его бред обратно с канцелярского на язык раздавленного им жука? А что сделает перебирающий картофель пианист, или листающий спустившуюся разнарядку телевизионщик, ничему не удивляющийся страж, ни во что не верящий служитель культа, ни в чём себе не отказывающий обитатель социальных сетей – они-то что будут делать, когда их отправят в ссылку? Теперь принято динамить вопросом: коротко и неблагозвучно звучащим как долгое протяжное «и-и» после каждого утверждения. Как-будто артист чем-то обязан. «Обязан ли я ему объяснять свои же собственные слова, или слова потеряли всякий смысл?» Не та ссылка, не та тема, не та героизация. Петрович замешкался, переспросил:

— Невозможен?

— Ну да. По причинам дефицита квалифицированных соискателей – граждан Российской Федерации, тут же сказано.

Валерий Петрович был близок к отчаянию; чтобы вернуть своего друга, ему пришлось спуститься под землю, чтобы не бороться с патриотизмом, а вернуть его обратно.

— Без Тодосия репертуар не имеет смысла, – выпустил пар Петрович. — Запланированные вечера рассчитаны в том числе и на ваших работников.

— Мы так и подумали, – съязвил экскаваторщик. — Вот только органы государственной власти так не думают. Никто не вправе обязать заключать договор с конкретным гражданином, будь он гражданин нашей страны или другого государства.

— Да мне не нужен кто-то из какого-то другого государства, – опешил Петрович. — Мне нужен Тодосий…

— Я же говорю вам, что все работодатели и заказчики услуг на территории России свободны в выборе наймитов. Изучайте, пожалуйста, трудовой кодекс. — Саня полез обратно в кабину, но Петрович прихватил его сзади за робу:

— Что вы заладили со своим кодексом!

— А то, что есть приоритетный порядок, – отбился от него юрист, собираясь вернуться к земельным работам. — Вы что от меня хотите? – начал он заводить двигатель, который, взревев, стал опять заглушать речь. — Дискриминация в сфере труда запрещена, – кричал Саня со своим чёрным лицом. — Никто не может быть ограничен в трудовых правах и свободах. — Сплёвывая, юрист начал дымить сажей, поддёргивая рычаги и прихватывая ковшом в карьере слюду. С каждым разом, вгрызаясь и делая всё новую насыпь, он цедил: — ни по национальности, ни по языку, ни по происхождению, ни по возрасту, ни по другим обстоятельствам и деловым качествам.

Территориально-эмоциональное нивелирование. Подтягивание границ. Установка ощущения, что боевые действия – это естественная среда. Перекройка действительности, в которой контуры придвинуты, как в театральный бинокль. Сопричастность становится спокойным действом, за которым следует ещё большая вовлеченность в новую действительность. Почему те, кто управляет телебашней, в моменты, когда сетку вещания нужно переключить от развлекательной на срочно информационную, отворачивают её – эту телебашню от моноэфира – да так, что сгибается та ивой в тумане брянских лесов? Наконец дана вводная с отмашкой, и новость «становится в строй». Мы проживаем наши дни, и нас угощают пирогами событий, вставляя их в наш беззубый рот восхищения и веры! Мы восхищаемся, что с нами так можно поступать.

У самого центра земли перебирали картошку отставной пианист и заслуженный деятель искусств.

— Неразбериха там у них какая-то наверху, маразм, гнилая картошка.

— Ой, не говори, я и сам не посылаю никого матом, но через три минуты – так жалею, так жалею…

Мышцы – её тревоги. В этих мышцах – танцах заключена тоска. Крутым падением поглощены водой ориентиры; остался островок затуманенных смыслов. Слава стране безликой! На подбитой броне восседают дщери твои! Дочь моя, где сестра твоя? Мышцы матери её содрогнулись, когда в потугах лежала она в траве. Нет её больше в материнской ласке. Враги вывалились из гнезда. Зло повернуло их тонкую шею, когда они хотели войти в твой город.

Стрелки часов приблизились к полудню. За высоким забором из арматуры ветерок шевелил листочками. На автозаправке играли в игру люди в синем. Шла борьба за территории застройщика. Пыль поднималась, и участники тянули жребий. Опустившийся на землю мяч должен был отойти команде «Юграша». Свидетели в рубашках цвета хаки вальяжно наблюдали, как мяч достанется им. Вдруг кто-то из участников противоположной команды не стал церемониться и повёл мяч к центру. Мяч отскочил от импровизированных ворот со шлангом от бензина, что означало «гол». Вратарь обозвал своих защитников свиньями, за что получил от них по сопатке. «Кого ты любишь больше: маму или папу?» – хлестали они его мокрой майкой.

Чего не бывает с человечеством, когда ему вверяют ответственный пост сквоттера! Ночью, с белого балкона, когда всё озарилось ярким светом, Громаднюк успел сделать селфи, отплясывая что-то вроде калинки-малинки. Сплясал, так сплясал. Конгресс заподозрил Артэмия Громаднюка в некоторых финансовых расхождениях с челядью, и ему вынесли предупреждение, что в него обязательно вобьют осиновый кол, если он не освободит резиденцию к двенадцати.

Нюрка в своём розовом, с ненакрашенными ресницами, хлестала своего поэта. Теперь она была убеждена, что нашла его здесь, на заправке, когда она ещё не была хозяйкой питомника, а он не работал в винограднике, а она и не вела дел по оранжерее. Своего поэта она нашла на автозаправке и точка! Познакомились они через «Кью Ар код» и началось – топили за Вашингтон. Там дела идут в гору, так что всё не так уж плохо! Взору обнажилась Стела. Наслаждаясь видами фонтанов, Нюрка облокотилась на белый карниз. Позади неё, уткнувшись в её одинокое плечо своим лукавым подбородком, грезил поэт Громаднюк. Сомкнув в вечерней прохладе руки вокруг её потёртых панталон, минуя мраморную балюстраду и ступени с лепниной масонства, взгляд заскользил по аллеям, изредка поднимаясь к зелёным и красным мерцающим бортовым огням. С превеликим бесстрастием, барским бесстыдством, наполеоновской болезненностью Артэмий стал нашаривать рукою, всматриваясь в Стелу: шептать на ухо Нюрке стихи. От сиюминутного исступления та завопила, заставляя его читать снова и снова. Он развернул Нюрку к себе, затем отдалил её за плечи и прикоснулся к её лицу – та к нему теперь прижалась сама и тянулась к его лбу своими губами. Так они стояли и, словно в танго, глядели друг на друга до самого заката, пока не наступил глубокий вечер и не стал предвестником падения звёзд.

Дымчатая белая гладь залива давила на нервы. Здесь и сейчас репортёр CNN освещал у себя над головой событие, пафосно выводя свой стендап. В небе остро кружил «Самолёт судного дня» и – не собирался падать. Репортёр, зеваки – не отрывали взгляда от облаков, из которых лайнер выскочил и начал, судя по всему, терпеть бедствие. Лайнер кренился то вправо, то влево, угрожая сесть на грядки СНТ «Лютики». Уже все жильцы сбежались под это дело, и погибель нависла над каркасным домиком Галины Леонидовны, нашей бухгалтерши. С тяпкой в руках она смотрела в небо: в её лице читался взгляд уверенной женщины, что всё под контролем, и что жить нам осталось – вечность! Перед тем, как свалиться на грядки, терпящий бедствие самолёт судного дня вывел в небе надпись: «Благодарю, но более ждать не смею!» Так и свалился втихаря за оврагом, не приумножив и не прибавив.

Ракета в отместку рванула в самое сердце Монумента, разорвав последние мышцы янки. На обелиске остался висеть кулон, на котором было начертано, что жизнь прекрасна, а информация мертва. Русская армия наступала, и всем надоело грызть ногти! «Когда же уже покрасят разметку при въезде на заправку? Смотреть тошно», – сказал мэр Урюпинска и уехал обратно в мэрию.

Нюрка не собиралась сдаваться. Из-за разбомбленного только что сарая возникла досада. Милые линии очаровательного личика сошли на нет: «Ах так!» – твердила она в сердцах, глядя на разлетевшиеся соления. Её лёгкое платье и улыбка – уничтожены. Артэмий – кончился. Океан опять вскипел паром, по побережью раскатилось солнце. Недавно прошедший дождь и разлитое на летней площадке молоко; испарина; вода со лба. Женщина и прикроватная тумбочка. Записка. «Звони».

На меня свалился парень, весь перебинтованный: в глазах – чёрное небо. Он почему-то достался мне. Но я не сетую. Как я могу? Ведь на утро, перед построением мастера по снятию маникюра не было с нами. Я даже не спросил его имени, хотя мы оба защищали Родину.