Сторонились
её в деревне. Мрачная, неласковая, некрасивая… не обижали, но не приветили. Гатта
не трепалась, не сплетничала, и в глаза лишний раз никому не смотрела,
уверенная в том, что лишняя всюду. Но так бы её в ведьмы не записали. А вот
однажды случилось кое-что…

            Трое
местных забулдыг, не имея монеты на выпивку, сообразили: живёт одна, торгует,
может, подвыручит? А если нет, то…

            Но Гатта
тогда жизнь уже не ценила. Одна она была. В тоске и в одиночестве отвыкла от
всякого страха, только увидела ошивающихся около её дома пьянчуг, взяла
абсолютно равнодушно топор и вышла к ним. Стояла в сумерках – прямо, строго,
грозно, высоко. Лишь один из них был с ней одного росту, два другие ниже. В сумерках
увидели и топор, и отрешение на лице её, и смекнули – не побоится она и убить. Нечего
ей ждать для самой себя от жизни, поднимет топор и огреет!

            Унесли
ноги, Гатта им только вслед смотрела. Не улыбалась, не грозилась, ждала, когда
скроются.

            Известно
всем: пьяница и про чёрта расскажет такое, что чёрт креститься начнёт. Но тут
сыграло то, что Гатту недолюбливали. При встрече с ней старались на неё не
смотреть: одни чем-то боялись, а другие стыдились, мол, у них жизнь сложилась,
а у неё нет. неловкость же никто не любил. Ну и начались дивные рассказы. История
выглядела же в переложении троих пьянчуг так: они, как истинные представители
добродетели, пошли к бедной женщине, что одна живёт, справиться – не нужна ли
ей помощь в хозяйстве?