Поливаев лишь досадно вздохнул — сам виноват, нужно было помалкивать — и осторожно вошел в квартиру следом за Бужениновым.

Никого из прислуги они не встретили. В прихожей было чисто и светло. Небольшой светильник, висящий под потолком, бросал бледно-желтый свет на стены и, стоящую здесь, мебель – небольшой столик из розового дерева, устроившийся у дверей, с раскиданными по нему безделушками и украшениями.

Прокравшись к спальне, Буженинов пробормотал:

– Молчите и не звука, – и, опустившись на колено, прильнул ухом к двери.

Поливаев же остался стоять рядом – все, что происходило за дверьми, можно было расслышать и без подобных излишеств. Да и к тому же, мужчине не нравилось одно неприятное обстоятельство – что о нем могут подумать, если застукают за столь неблагородным для него занятием. Позволить же себе такого он не мог.

А тем временем в спальне происходили странные вещи:

– Что же вы так тянете, Прохор Денисович! – говорила Елизавета, словно задыхаясь. – Поторопитесь же! Мой муж должен скоро прийти. Скорее!

– Я стараюсь, Лизавета Степановна, – слышался приглушенный мужской голос. – Ох, ваша талия, мадам…Она такая…

В этот момент был слышен томный женский вздох, треск ткани и слова:

– Да будьте же осторожнее, Прохор Денисович! Прошу вас!

Буженинов, словно прилипший ухом к двери, стоял не шелохнувшись. Лишь его черные брови медленно, но верно сползавшие к переносице, говорили о катастрофически быстро наступающем крахе веры в непорочность его супруги.