Ещё издалека взору Германа предстал аккуратный домик, который описывала ива. Он сразу узнал его по плоской кровле, кирпичной трубе и высокой деревянной лестнице, оплетённой густой цветастой паутиной девичьего винограда. Со временем крыша дома обветшала, в трубе образовались дыры, а время стёрло с оконных рам краску и побелку со стен, обнажив старый потрескавшийся кирпич. Садовая клумба под лестницей совсем заросла и зачахла. Она потеряла всю свою пышность, цвет и аромат. Октябрь обнажил и маленькую рябинку под окном, оставив на ней лишь ярко-красные гроздья-бусины.

Юноша шёл к дому с замиранием сердца. Он не знал, что скажет его жильцам. А вдруг в доме уже давно никто не живёт? С первого взгляда могло показаться, что домик заброшен. Гера всмотрелся в мутные стёкла, за которыми виднелась белая занавеска с красными пятнами. Это были размытые бутоны роз на потёртой ткани. Юноша замедлил шаг и взглянул на облупившуюся деревянную дверь. Глаза не наткнулись на увесистый замок. Но от этого легче не стало. Он остановился поодаль от дома, не решаясь идти дальше. В руках он сжимал конверт без обратного адреса, а в голову вдруг закрались сомнения. «Правильно ли я поступаю? – как пуля, влетела в его висок коварная мысль.  — Я могу разбередить старую рану этой семьи. Но, в конце концов, они вправе знать, что произошло с их сестрой и дочерью! Если только они сами живы. Если только…»

– Сынок, ты али заблудился? – послышался дребезжащий старческий голос позади. Герман обернулся, спрятав за спину конверт.

– Э-э, нет! – как можно увереннее выдавил из себя Гера. Он оглядел незнакомца с ног до головы: блёклый берет, низко надвинутый на самый лоб, старенькая расстёгнутая фуфайка, редкая седая бородка и почти беззубый рот. Мужчина тоже держал руки за спиной, словно пряча что-то, и выжидающе смотрел на Геру.

– Тебе какой домик-то нужен? – спросил мужчина.

– Вон тот, – кивнул Герман в сторону нужного дома и решился спросить: – А вы не знаете, кто там сейчас живёт?

– Кудина со своим отцом, – быстро ответил старик и, усмехнувшись, добавил: – Как же так, идёшь в гости и не знаешь к кому?

– Я лично с ними не знаком. Мне просто нужно им кое-что передать… – замявшись, начал Гера, но губы сами произнесли: – Весточку от Маши, от младшей сестры. Она пропала без вести в сорок первом.

– Благое дело… – кивнул мужчина, поправив берет сухоньким кулачком. – Тогда ступай, покуда они ещё дома. Ступай, ступай…

Герман поблагодарил мужчину и, повернувшись, быстрым шагом направился к дому. Он уже занёс кулак для стука, как что-то заставило его обернуться. Вдалеке юноша увидел старика, который медленно шёл вверх по безлюдной улице, опираясь на трость. «Где я мог его видеть?» – пронеслось у него в голове. Но Гера быстро отогнал от себя непрошеные мысли и громко постучал три раза. На его костяшках осталась бурая крошка от краски. Но зато в голове больше не осталось сомнений. Через некоторое время дверь отворила миловидная девушка с длинной растрёпанной косой. Её зелёные глаза растерянно смотрели на пустую улицу. Она несмело выглянула, ступив босой ногой на порожек, и наконец, наткнулась взглядом на помятый конверт под ногами.

В это время Гера шагал по направлению к автобусной остановке. Он думал о том, что почувствуют отец и сестра, прочитав письмо от Маши. В нём он решился написать несколько строк и от себя: «Приходите почтить память Марии в Воронцовский сад. Найдите там одинокую плакучую иву у центральной лавочки напротив набережной. Это не её могила, но душа Маши всё ещё теплится там».

***

Герман был единственным студентом, который с нетерпением ждал возвращения Чехова из командировки. В его отсутствие значительно расслабились коллеги и подопечные в том числе. Катерина Львовна покидала рабочее место раньше обычного, а в обеденные перерывы могла себе позволить полистать журналы мод и насладиться «профессорским чайком». Студенты же могли себе позволить иные вольности. В свободные часы, которые молодые люди могли посвятить учёбе, чаще всего они сбивались в беспечные стайки и прогуливались неподалёку от института. Студенты наслаждались последними деньками уходящего бабьего лета: ели сливочное мороженое и пили сладкий «Дюшес». Герман почти каждый день забегал в деканат, чтобы повидаться с тётушкой и узнать у неё новости о загадочном студенте и заодно спросить о возвращении профессора.

– Как к себе на работу ходишь, Поплавский, – с досадой восклицала Катерина при виде племянника. – Скоро буду кабинет на замок запирать!

– Я знаю, где ты живёшь, – недолго думая, отвечал Гера. – И знаю, что мне незачем таскаться к тебе каждый день, но…

–  Не можешь усидеть на месте, знаю! Тысячу раз уже слышала, –  махая рукой, говорила она. – Платон Николаевич будет через неделю, а вот со студентом куда сложнее. Ты знаешь, сколько мальчишек окончило факультет в тот год? Я тебе должна фамилии каждого из них назвать? И нет, ни один из них у нас не числится среди работников или аспирантов.

– А как же тот факт, что один из них посадил черёмуху во дворе?

– Это мне ничем не помогло, – отрезала Катерина. – О таком не пишут в личных делах, понимаешь?

– Я уверен, что он бывает в институте, – с напором ответил Гера, чем вызвал лишь недовольство тётушки.

– Может быть, ты мне скажешь, наконец, зачем тебе понадобился этот, прости господи, садовник?!

Герман со свистом вздохнул и обречённо молвил:

– И сам не знаю.

Лёня с переменным успехом продолжал походы с Ремарком в общую курилку. Он зажимал дымящуюся папиросу зубами и, прищурившись, читал между строк, время от времени бросая короткие быстрые взгляды, проверяя тем самым обстановку. Один раз к нему подошёл однокурсник и, кивнув на книжку, спросил:

– Дашь почитать?

– Занято. На следующей неделе Воробьёву отдаю со второго этажа.

– Ты за неделю книжку осилишь? – вскинув брови, удивился парень.

– А то! – горделиво воскликнул Лёня. – Это ж дефицит! Надо читать, покуда не отобрали.

За пару дней Лёне без труда удалось завязать диалог со многими словоохотливыми курильщиками, но, к его сожалению, это были юноши. Девушки с любопытством посматривали на читающего Леонида, но не подходили. Со стороны этот плечистый парень казался им суровым и строгим, а книга Ремарка о войне добавляла ему загадочности и серьёзности. При «чтении» Лёня часто хмурился, усердно делая вид, что с головой погружён в сюжет. Многие попросту боялись отвлекать его от захватывающего чтива. Но всё-таки среди сторонних наблюдателей нашлась одна девушка, которая не постеснялась к нему подойти.

– Здравствуй, Лёня! – звонкий девичий голосок оглушил Леонида.

– Приветствую… Люба, – растерянно ответил Лёня, убирая книгу от лица.

– Ты читаешь Ремарка? – спросила она, рассматривая книгу. – Погоди, это же… «На Западном фронте без перемен»?

– Конечно, – гордо подтвердил тот.

– А можно мне взглянуть?

Лёня без задней мысли отдал девушке книгу, поглядывая на ребят, которые, стоя неподалёку, с интересом глазели на пару издалека. Люба в это время деловито открыла книгу, пробежав серьёзными глазами по титульному листу, и медленно начала её листать.

– На какой странице остановился? – спросила она, не глядя на парня.

– На какой странице? – задумчиво переспросил Лёня. – Так-с, где-то на двадцатой странице… Как раз на том моменте, когда Пауль со своими товарищами идёт к раненому однокласснику. Они же вчетвером попали в одну роту… Представляешь, из ста пятидесяти человек во всей роте осталось всего тридцать два! И призваны были не только вчерашние школьники, но и простой люд: крестьяне, рыбаки, ремесленники всех возрастов! В основном, конечно же, совсем юные и неоперившиеся. Они ж о войне ничего не знали толком… Только слышали. И то, либо из уст старших, либо из художественных книг. А знаешь кто их агитировал пойти добровольцами на войну? Их учитель! То есть классный наставник. В общем, человек, к которому они прислушивались! Имя ещё у него такое дурацкое… Кан… Канта… Кантопек! Или Канторёк. Эх, одурачил он ребят и забил им головы своими патриотическими речами… Из-за него первым погиб, кажется… Йозеф! Он ведь совсем не хотел воевать. И я его понимаю! С одной стороны, надо было отдавать долг родине, а с другой стороны – это как голову добровольно положить на плаху. Так-с, а на чём я остановился? А ты чего смеёшься-то?

– Это ты всё узнал, даже не дочитав до середины? Ты же почти весь сюжет книги пересказал!

– Да? –  удивлённо спросил Лёня, почёсывая затылок. – Ну не весь, я концовку же не знаю.

– Признавайся, кто тебя посвятил в сюжет? Герман? – с улыбкой спросила Люба, закрыв книгу. И тут Лёня осознал, что ещё никогда не был так близок к провалу. Даже второй экзаменационный билет дался ему легче. По крайней мере, ему не приходилось врать перед экзаменатором. На его блестящем выпуклом лбу появилась испарина, а глаза забегали по земле в поисках ответа.

– А как ты узнала, что я с ним обсуждал книгу? – пошёл в наступление Лёня, облокотившись на бетонные перила. Наверное, чтобы не упасть.

– Так я ему её и подарила! Это же моя книга была, Лёнь. Я просто никак не ожидала увидеть её в твоих руках.

– Почему не ожидала? – нахмурился Лёня и вскинул голову, скрестив руки на груди.

– Ты не похож на человека, который интересуется литературой.

– Плохо, значит, меня знаешь! – с обидой в голосе произнёс тот.

– Не спорю,– сказала Люба, опустив глаза.

– Может быть, это пора, наконец, исправить?

Недолго думая, Любаша согласилась. Разговор с девушкой оставил странное послевкусие: Лёня не мог понять, можно ли считать согласие Любы признаком того, что его манёвр удался? Он с нетерпением ждал момента, когда сможет поделиться с Герой впечатлениями о диалоге в курилке. А ещё — как задаст ему трёпку за то, что тот не сказал ему, чья была книга на самом деле.

Но в комнате общежития Германа не оказалось.

***

В тот день Гера спешил к плакучей иве в Воронцовский парк. Ему неистово хотелось застать её ещё бодрствующей, чтобы узнать, приходили ли к ней родные. В его сердце теплилась надежда на то, что их свидание, вопреки всему, но состоялось. Помимо этого, Герману хотелось поговорить с ней ещё разок. Ему запала в душу история Маши и она сама.

На этот раз юноша отправился в путь не от института, а от дома матушки. В последнее время свободные от учёбы дни он старался проводить в родных стенах.

В тот день он обнял мать едва ли не с порога. Обнял необычайно крепко и с благодарностью, чем вызвал лёгкое недоумение у Софьи.

– Случилось чего? – взволнованно спросила она.

– Неужели что-то должно произойти, чтобы я по тебе соскучился? – восклицал Гера. – Ты же у меня одна. О Боже, а пахнет кааак… Показывай скорее, что ты наготовила!

– Ой, да как обычно! – смущённо махала она руками.

Софья Саввовна каждый раз готовилась к приезду сына как к празднику. Накрывала стол, на котором обязательно стояли любимые блюда Геры: печёная картошечка с укропом, крымский салат с жареными грибами и фасолью да пышные оладушки с домашним повидлом. Единственное, что менялось, так это шали или платки на её плечах, которые Софья заимствовала у Катерины. Её «выходной наряд» всегда оставалось неизменным: длинное синее платье с отделкой белым шнуром и сутажной вышивкой. Герман знал, что это было её единственное платье, которое она берегла ещё со времен Ялты. Но ему хотелось, чтобы матушка не довольствовалась малым.

– Ох, да куда ж мне ходить в этих нарядах? – отшучиваясь, говорила Софья. – Мне и в этом хорошо! Зато не полнею с годами. А то не замечу, как перестану влезать в своё любимое приталенное платьице.

– Отсутствие торжественных мероприятий – ещё не повод отказываться от нарядов. – отвечал Гера. – Вот накоплю деньжат и пойдём выбирать тебе обновку. И не желаю слышать никаких возражений!

– И много ты накопишь со своей стипендии, а? Ты лучше ешь давай, вон как щёки впали. И вытянулся весь… Вас там что, не кормят?

Герман отшучивался тем, что делит комнату с вечно голодной и шумной чайкой по имени Лёня, которая отбирает еду.

– Эта особь весьма прожорлива и криклива. Особенно по утрам. Но, к счастью, не агрессивна. С радостью идёт на контакт и обладает неуёмным любопытством. Также наивно полагает, что я – из семейства журавлиных. Хотя чайки ведь не особо умные птицы, верно?

Но при этом Гера напоминал матери о том, что нужно делиться, ведь она сама его учила этому с детства. Софья звонко смеялась, запрокидывая голову, и одобрительно кивала, кутаясь в вязаную шаль.

Уходя, Гера скрыл от матери, что собирается наведаться в парк. Попрощавшись с ней, он запрыгнул в быстро подъехавший автобус и устроился в самом конце у окошка. Всю дорогу юноша клевал носом, каждый раз озираясь по сторонам в страхе пропустить свою остановку. Гера уже проехал большую часть пути, как к нему обратилась пожилая женщина:

– Мальчик, помоги мне сумки с рынка до дому донести? Поясницу прихватило, сил моих нет… А я тебя угощу домашним вареньицем!

Герман согласился, бодро подхватив обе авоськи.

– Дорогу только покажите!

Они вышли на улице Лесхозной и двинулись в сторону Битака[5]. Гера плохо знал эту местность с россыпью низеньких домиков и частым пересечением узких пустынных улочек. Но он точно знал, что от Воронцовского парка они уходили всё дальше и дальше. Солнце стремительно опускалось за горизонт, и глубокое синее небо без просветов нависло над ними. В потёмках женщина шла медленно, сильно подавшись вперёд и шаркая ногами в старых калошах по каменистой дороге. Гера её не торопил, неспешно шагая рядом. Он старался запомнить дорогу.

            Когда они свернули в переулок Ближний и стали углубляться в частный сектор, октябрьские сумерки окутали извилистые улочки сизой дымкой, и все домики стали похожи друг на друга.

 Где-то вдалеке угрюмо залаяли собаки и послышались отголоски мужского говора. В прохладном воздухе запахло кострищем, дорожной пылью и гнилой тыквой. Бабушка всё сетовала на больную негнущуюся спину, ноющие суставы и опухшие ноги. После войны она осталась совсем одна и ей некому было помочь по хозяйству. А выживать как-то надо было.

– Пока живы молодые, старикам нечего бояться, – отвечал ей Герман.

– Всё, почти дошли! Вон мой дом, уже виднеется… – наконец сказала женщина, ускорив шаг. Они подошли к крыльцу, и старушка пригласила Геру домой, дабы отблагодарить его горячим чаем с домашними пирожками.

– Ничего не нужно! Только скажите, как мне теперь до парка дойти.

– До какого? Который на горе, что ли? Ааа, до Салгирки… Неужто по темени такой пойдёшь?

– У меня там дело срочное…– начал Гера, но, заметив понимающую улыбку на лице незнакомки, замолк.

– На свиданку, небось, спешишь? Ой, это дело молодое, нужное! Тогда не смею боле задерживать!

Герман лишь вынужденно кивнул и, внимательно выслушав бабушку, отправился в неблизкий путь. Женщина медленно перекрестила его и скрылась за хлипкой дверью, что-то тихонько бормоча себе под нос. Она вспоминала своих сыновей, которых вероломно забрала война, и оставила её доживать свой век в одиночестве.

          Вскоре Гера с досадой понял, что заблудился. Он предпринял попытку вернуться к кладбищу и оттуда дойти до остановки, но быстро осознал, что это отберёт у него уйму времени. А сумерки всё сгущались: по земле медленно пополз тягучий туман, а небо потеряло все свои краски. Воздух стал влажным и промозглым, отчего нос и руки начали быстро мёрзнуть, покрываясь липкой моросью. «Если сейчас появится дед с тростью, то я не удивлюсь», – успел подумать Гера. Понемногу он начал поддаваться отчаянью, как вдруг вдалеке блеснул яркий свет… Ноги сами понесли его по направлению к нему, словно трепещущего мотылька на шальной огонёк. Подойдя ближе, он понял, что это было не обычное домовое окошко, так как свет мягко струился по высокому панорамному стеклу. Юноша подумал о том, что это мог быть местный гастроном, в котором ему точно подскажут дорогу. Но подойдя ещё ближе, он с удивлением обнаружил, что случайно набрёл на «обитель искусственной жизни»: большую цветочную лавку. Это место показалось ему оазисом среди мёртвой пустыни. Он уверенно двинулся вперёд, заворожённо, не моргая, рассматривая экзотические для себя растения причудливых форм и окрасок. Они выстроились перед ним в ровный ряд за сверкающей витриной и так и манили к себе. Герману страстно захотелось с ними познакомиться и взглянуть на их красоту поближе.

А в это время в глубине цветочной лавки, спрятавшись за увесистыми горшками с бархатцами и однолетниками, стояла молодая девушка с белокурыми волосами. На её голове красовалась синяя атласная лента, на которой белая витиеватая надпись гласила: «Цветочная лавка сестёр Ситцевых». Девушка увлечённо орудовала садовыми ножницами над стеблями комнатной герани, чуть наклонив голову набок и напевая песенку. Гера вовсе не заметил миниатюрную незнакомку, когда тихонько вошёл внутрь. Его холодные щёки  обдало душистым теплом и невесомой влагой, и он услышал целый оркестр цветочных ароматов во главе с самым ярким – эфирным ароматом роз. От такого многообразия у него закружилась голова. На мгновенье Герману показалось, что он вдохнул аромат первозданной весны: чистый, нежный, настоящий. Так пахнет подснежник ранней весной. Так пахнут деревенские луга в начале мая и торжественно цветущая черёмуха. Так источает свой аромат сирень на пороге лета. Так пахнет сама природа! И сама жизнь.

 Гера остановился напротив благоухающего и пышного куста с садовыми азалиями. Насладившись сладким сочным запахом садового цветка, юноша прислушался. Но к его удивлению, не услышал ничего, кроме тишины. Цветы загадочно молчали…

– Поговорите со мной, – тихонько проговорил он, чуть наклонившись к розовым бутончикам. Его взгляд привлекли тигровые лилии в высокой вазе на полу. Пёстро-жёлтые длинные лепестки раскинулись в стороны, обнажив тонкие зелёные тычинки и пестик, больше напоминавший миниатюрный рогоз. Гера подошёл к лилии и, опустившись на корточки, прислушался. Он напряг весь свой необычайный слух, чтобы услышать хотя бы словечко, хотя бы писк. Но не услышал ничего, кроме резкого пьянящего запаха, который источали огненные лепестки. Гера обвёл глазами другие цветы, словно ища среди них тот, который осмелится заговорить с ним. Тот, который подаст хотя бы какие-то признаки жизни. Он заметил кустовые, чайные и миниатюрные розы всевозможных форм и расцветок, пышные бутоны пионов, ярко-синий купол гиацинта, аккуратные бутончики тюльпанов, пушистые астры, яркие цветки герберы и множество других цветов и растений. Некоторые из них он уже видел ранее, другие только на картинках в учебниках по ботанике, а третьи и вовсе рассматривал впервые. И все они… молчали. Гера застыл, переводя растерянный взор с одного цветка на другой и гадал: лишился ли он слуха или нет. Вдруг до его ушей донёсся слабый звук, который шёл из глубины лавки. Гера неуверенно двинулся прямо по направлению к нему. Наконец, он смог различить слабое пение, но этот язык был ему незнаком. Он остановился и прислушался. Тихий тонкий голосок доносился прямо из большого садового горшка с бархатцами, стоявшего на столике с высокой кованой ножкой. «Кажется… Это французский?» – мелькнула догадка в его голове.

– Что вы меня дурите? – вполголоса произнёс Герман, хмуро уставившись на аккуратный куст с крохотными оранжевыми бутончиками. И тут до него донёсся пронзительный женский крик, от которого он опешил, отскочив в сторону, чуть не задев спиной другой столик с горшками.

– Вы… вы меня напугали! – с возмущением, запинаясь, произнесла белокурая незнакомка, которая неожиданно выскочила прямо из-за горшка. Её правая ладонь была прижата к груди, а другая крепко сжимала большие садовые ножницы.

– Я не хотел, правда! – воскликнул Герман. – Я сам испугался не меньше вас!

– Что вы здесь делаете? Я не услышала, как вы сюда вошли…

– Я просто… забрёл. Совершенно случайно!

– Что вы хотите? Мы… мы уже закрылись. На двери же табличка висит!

– Знаете, по правде говоря, я заблудился, – решил признаться Гера.

Девушка посмотрела на Германа с ещё большим подозрением. Она взялась за ножницы уже обеими руками и с опаской разглядывала лицо Геры: поджатые сухие губы, широко распахнутые тёмные глаза и высокий нахмуренный лоб. Юноша заметил на себе её изучающий настороженный взгляд и, опустив голову, произнёс:

–  Я, наверное, пойду… Прошу прощения, что напугал вас.

Девушка растерянно смотрела ему вслед, не в силах сдвинуться с места. Как только за ним закрылась деревянная дверь, она словно очнулась.

– Постойте! – услышал Герман громкий возглас за спиной  и обернулся.

 – Извините за грубость! Может быть, зайдёте? Я подскажу вам дорогу.

Герман кивнул и направился к распахнутой перед ним двери. Девушка отошла в сторону, чтобы впустить его. На её лице уже играла приветливая улыбка, а острые ножницы покоились на рабочем столе.

– Я не всегда такая, уж поверьте! Просто дел выдался долгим и суматошным, и я забыла закрыть дверь, представляете! Хотя была уверена, что запирала. А тут вы… Прямо как джин из бутылки! Конечно, я перепугалась!

Под мягким потолочным светом Герман смог разглядеть незнакомку получше. У неё было миловидное широкоскулое лицо, серо-зелёные глубоко посаженные глаза, тонкий длинный нос с закруглённым кончиком и припухлые губы, почти бантиком. Тёмные нити бровей начинались почти от внутреннего уголка глаз, отчего создавалось впечатление, что она хмурится. Созвездия родинок, больше похожих на крупные веснушки, украшали её правую щеку, подбородок и шею. Пшеничные волосы с выцветшими прядями были заплетены в причудливую косу, которая спадала на одно плечо и выглядела растрёпанной. На вид ей было не больше двадцати, а голос был почти детским, чуть ломким. При этом на её переносице можно было заметить тонкую, но глубокую морщинку. А её строгие распахнутые глаза внимательно смотрели на собеседника почти не моргая. Словно держа его под прицелом. Девушка много кивала, пока выслушивала Геру, отчего непокорные пряди падали ей на лицо, и она каждый раз устало убирала их за уши, поджимая губы.

– Да вы до остановки не дошли буквально пару метров! Вот выйдете, пройдёте вперёд немного и увидите гастроном. От него двигайтесь влево и упрётесь в остановку. Правда, я не знаю, ходят ли сейчас автобусы до парка…

– Мне хотя бы до общежития добраться, – сетовал Герман.

– А до какого именно?

– При педагогическом институте имени Фрунзе. Мужской корпус.

– Серьёзно? – удивлённо спросила девушка. – А на каком вы курсе? Какой факультет?

– Только поступил на факультет журналистики. Первый год.

– Ой, ничего, что я вас вопросами так… завалила? – смутилась девушка. – Просто я тоже хотела поступить в Крымский пединститут, но… Кстати, меня Олеся зовут! Олеся Зуева!

 – Герман Поплавский, – представился Гера и вдруг услышал за спиной:

«Дурочка! Тётка строго-настрого наказала ни с кем на работе не знакомиться!»

– Какая у вас звучная фамилия. Поплавский… Ой, а вы не внук того поэта, который эмигрировал в Париж? Бориса Юлиановича?[6]

«Ещё и комплименты ему отвешивает, посмотрите-ка на неё!»

– Нет, вовсе нет. Но, поверьте, я внук другого легендарного человека.

«И не говори, сестрица, это он должен отвешивать ей комплименты! Что за мужчины нынче пошли?»

– Правда? А какого? Это известный человек?

– Ммм, не совсем. Но он был лекарем и знахарем, помогал людям и оберегал природу.

«Сейчас расскажет, что был внуком подпольного врача, который спасал жизни ценой своей, или сыном героя… А нашей наивной Олеське только это подавай! Вон, уже ушки- то развесила…»

– Как… здорово, – восхищённо произнесла Олеся. – Мне ещё не приходилось общаться с внуками лекарей! Наверняка вы тоже переняли его богатый опыт?

Герман только хотел ответить, как услышал за спиной очередной строптивый возглас:

«Не пора ли ему домой, пока наша дурёха в обморок не упала от его хвастливых речей?»

В тот момент Герман пожалел о том, что слышит их голоса. Теперь из каждого уголка, из каждого горшка и вазы доносились возмущённые возгласы и крики. Юноша только успевал нервно переводить взгляд с одного цветка на другой, хмурясь и щурясь от негодования. Вскоре эта цветочная какофония заполнила собой всю лавку, и Герману пришлось заткнуть уши, чтобы не оглохнуть.

– Прошу прощения, мне пора! – успел он выкрикнуть Олесе, которая стояла и непонимающе хлопала глазами. – Спасибо вам за помощь!

«Олеська! Закрывай скорей за ним дверь, чтобы не вернулся! Чего стоишь, как вкопанная? Не видишь, он дурной!» – завопили истошным голосом ирисы.

«Она ещё не отошла от культурного шока!» – с издёвкой заявили гортензии.

«Мне показалось или она вешалась на него? А как же женское достоинство? Ей что, никто не объяснил, что воспитанность и доступность – это разные вещи?» – строгим тоном произнесли садовые розы.

Олеся стояла в звенящей тишине и смотрела вслед убегающему юноше сквозь прозрачную витрину. Затем она отвела растерянный взгляд и подошла к маленькому овальному зеркальцу, висящему за рабочим столиком. Придирчиво осмотрев своё отражение, она промолвила:

– Ещё ни один мужчина так быстро он меня не сбегал… Чем я его так могла напугать? Говорила мне ведь тётка, что я напористая. Ну и пусть! Бегать ни за кем не буду!

***

Всю дорогу до общежития Герман ругал себя на чём свет стоит:

– Вот почему, почему я всегда попадаю в такие дурацкие ситуации?! Сначала чуть не опозорился в деканате перед профессором! И, главное, из-за кого?! Из-за папоротника! Из-за неприметного куста в горшке… А сейчас! Такооой стыд… Она точно подумала, что я не студент, а сбежавший пациент местной психбольницы! И ещё эти цветы! Такие с виду красивые, благородные, помпезные! Но… такие злые! Вот что я им сделал? Напали со всех сторон, окружили как врага. Лишь бы напакостить и оболгать… Не надо было мне поддаваться на их провокации! Что тогда, что сейчас! А может… может, мне вернуться? И объясниться перед ней? Бог мой, но что я ей скажу?! Здравствуйте, я сбежал не от вас, а от наглых и невоспитанных букетов! Нет уж, она точно меня пырнёт садовыми ножницами… И правильно сделает! Чтобы больше не мучился! Болван!

Отчаянный монолог Геры донёсся до двух мужчин, мирно сидящих на лавочке под погаснувшим фонарём. Они притаились и слушали, пока один из них не посмел нарушить молчание первым:

– Слышал, Федь, парень от девушки, кажись, сбежал…

– Ага, вон как себя корит, бедолага.

– И правильно сделал, что дёру дал! Ты слышал, она же… красивая, благородная, но злюка!

– Точно… И он вроде как поддался на её провокации. А что он про букеты сказал, я не понял?

– Ну, без букета, наверное, пришёл. Вот она и… рассвирепела.

– Чуть ножницами его не пырнула! Во дают…

– Что за девки пошли?! Чуть что, сразу кидаются! Мужиков-то, сам знаешь, мало осталось! Надо ценить! Какой уж есть…

– Это верно, Ванька. А они, вон, зелены ещё. Стерпится — слюбится, как говорится.

– Главное, чтобы живой остался! С такой… сумасбродной бабой.

– А может, она это… От любви с ума сошла!

– Так покуда молодые, то пускай… головы теряют. Какая ж эта любовь, Федька, если всё иначе?

– Выпьем? За любовь!

– Выпьем. За молодых!

Когда Гера добрёл до общежития, была уже глубокая ночь. Он тихонько поднимался по лестнице, опустив голову и размышляя о случившемся. Но уже более спокойно и рассудительно. Проходя мимо дремлющей Клавдии, юноша по привычке поздоровался. Женщина встрепенулась, нелепо взметнув руками, и быстро разлепила глаза.

– Герман, ты? Ну-ка, постой!

– Извините, что так поздно, – безучастно пробормотал он. – Я дома задержался… А потом пришлось одной бабушке помочь, я не мог отказать…

– Тебе из деканата звонили!

– Кто?

– Катерина Львовна! Просила тебя завтра к ней обязательно зайти!

– А не сказала, по какому поводу? – оживлённо спросил Гера.

– Нет, сказала по учебным делам! Так что извольте явиться, Герман Олегович. Натворили чего?

Юноша пропустил мимо ушей вопрос вахтёрши, тихонько обронив «Благодарю». Затем под цепким взглядом Клавдии Ивановны он взлетел по лестнице на третий этаж. Сердце его застучало. Он с волнением предвкушал встречу с тётушкой. И долгожданную встречу с «хозяином».

Продолжение следует…

[1] Воронцовский парк, ныне Ботанический сад им. Н. В. Багрова Таврической академии КФУ им. В. И. Вернадского