‒ Нет, ‒ не дал верному слуге договорить белокурый юнец, ‒ никогда и никто из нашего рода не боялся собственных подданных, хотя бы и вооружённых.

       ‒ Эта речь, вне всякого сомнения, достойна его потомка. Но, в таком случае, я советую оставить на холме нескольких преданных воинов и в качестве главы их смиренно прошу поставить…

       ‒ Тебя.

       ‒ Да, повелитель.

       ‒ Хм… нет. И этого я не сделаю. Да ты и сам не дождёшься выгодного для нападения момента, увидев, что мне только может грозить опасность. И я уж не говорю о том, что… впрочем это вздор. Если мне суждено умереть от вероломства Одовакара или предательства своих же подданных, то я, по крайней мере, хочу, чтобы в последний час рядом были верные слуги. Если же это ‒ час моего подлинного триумфа как доброго монарха и возрождения надежды на удачу как полководца, то я, тем более, желаю разделить его с вами.

***

      Вооружённые люди оказались добрыми подданными, готовыми стойко защищать своего короля. Это, безусловно, внушало надежду на благоприятное завершение похода. Печалило кое-что другое, ‒ то, что сподвигло аламанов на защиту страны. Многие деревни, расположенные близко к границе королевств, за прошедшие пару дней оказались разграблены. Из до сих пор бывшего богатым и оживлённым, несмотря на все беды последних лет, города Цирцеи в эти несколько дней не было вовсе нескольких известий, если не считать, что кто-то видел движущийся в ту сторону большой отряд иберийцев. По дороге сюда некоторым ополченцам случалось встречать редких путников с погасшим взглядом, одетых в обгоревшие лохмотья. Кое-кто даже угадывал в последних остатки доспехов стражи и одежд богатых горожан. И этому можно было верить. В такой ситуации никого уже не нужно было уговаривать идти и сражаться с врагом.