Всё выглядело более и более странным. Этого, просто, не должно было происходить. Пленница была, воистину, прекрасна. Даже те, что слыли первыми красавицами, уступали ей. Но спокойное, почти равнодушное поведение девушки, её стремление сберечь фибулу и плащ тогда, когда под угрозой находилась честь и, возможно, жизнь, сами собой обезоруживали воина. Было похоже, будто противник, признав собственное поражение, совершенно искренне протягивает меч рукоятью вперёд без малейшего намёка на что-то вроде кинжала за пазухой. Но за того, хотя бы, можно было бы взять выкуп, а что делать с этой? Получить то, что она так обыденно, буднично, предлагала? Но может ли ответить страстью та, кому, казалось, вовсе неведом стыд? Не делает ли болезнь души эту девчонку вовсе невосприимчивой к мужчинам? Да и с чего он, для которого с детства крики подобных жертв были частью пиршественной музыки, вдруг думает об этом?!

       Впрочем, быть может, её можно использовать и иначе. Если это не простая крестьянка (на которую девушка, надо сказать, не походила вовсе), то дельце может и выгореть. Правда, выяснить её происхождение не вышло у слуг сенешаля, но, может быть, получится у маршала.

       ‒ Одевайся, ‒ наконец, сказал он.

       Девушка молча стояла.