Жизнь по ту сторону Атлантики
Сыновья Антонио или русская тоска

Одно время мне приходилось подолгу бывать в Катскильских горах, даже появились хорошие знакомые о которых я и хочу вам рассказать. Дело было в конце декабря. В это время года там рано темнеет. Пальчиковые озёра уже замёрзли и северный ветер почти не приносит влаги. День, с которого я начинаю свой рассказ, был ясный без ветра и к вечеру тучи не скрыли от взора окрестные горы. Лучи заходящего зимнего солнца имели розовые и фиолетовые тона, которые плавно переходили в тёмно-синие. Небо не стало бездонно черным и лучи звёзд на этом фоне не казались холодными. Отдельных деревьев на склонах гор не было видно и чёрная густая полоса леса казалась огромным подносом на котором покоились розоватого цвета заснеженные вершины, походившие на взбитые сливки для рождественского стола. Это самое хорошее время для художника . Такая подсветка позволяет создавать цвета на картинах, вызывающие у смотрящего чувство благодати, откровения и возвышенности. В таких картинах нет места техническому авангардизму и духовной небрежности. Они сродни Федоровским иконам, только сюжеты из нынешней жизни.
Мой знакомец, как обычно, работал дома по вечерам. Когда медленно текущая из окна темнота почти заполнила студию Антонио, посмотрел за окно, потом на настенные часы, немного подумал, сделал ещё пару мазков на холсте, отложил кисть и стал вытирать руки о кусок грубой ткани. При лампе дневного света рисовать он не любил, так как цвета становились обыденными, без лёгкого налёта поэтичности. Всё же он творил, а не работал на тиражную компанию. Он не понимал художников, которые работают поточным методом, одни грунтуют, другие рисуют горы, третьи небо и так далее. А результат каков? Коллективный труд продается за 40-50 долларов на выставке в какой нибудь гостинице возле аэропорта. Ни одна галерея такие работы не принимает. А его работы принимали две галереи в Манхеттене и он этим гордился.
Антонио взял карандаш и быстро записал пришедшие на ум строчки в блокнот., которые будут основой следующей его картины:

Мы стояли взявшись за руки на вершине горы.
Прижались друг к другу и смотрели за перевал..
Свет Луны на дорожке от скатившейся слезы
На лёгком морозе слегка блистал

На картине будет ясная морозная ночь и замёрзшие женские пальцы прижатые к жарким губам мужчины. Поэтом он не был, но любил сочинять свои сюжеты в стихотворной форме. Сочиняя, он представлял общую цветовую гамму картины и отдельные цветовые пятна, а детали потом рождались по ходу работы. Он никогда не продумывал полотно от начала до конца. Мысль его металась и сюжет часто приобретал фантастические формы. Он мог быть хорошим иллюстратором чужих книг, но ближайшее издательство романтической литературы было в Нью Йорке,да и современная тематика его не привлекала. А на кусок хлеба он мог и дома заработать.
Зазвенел дверной колокольчик и в дом вошла соседка Тара с двумя бокалами красного вина. Антонио нравилась её манера приходить неожиданно и без всяких предисловий приступать к поцелуям и ласкам. Так же неожиданно она и уходила:
Антонио её никогда не понимал и не пытался понять. Сам он к ней не ходил и никуда её не приглашал. Да и куда было приглашать, если единственный ресторан под названием Сноуберри принадлежал ей по наследству и она там с детства хозяйничала . Единственная художественная мастерская в округе принадлежала Антонио. В городке Сноу Холлоу было ещё с десяток мелких бизнесов для обслуживания приезжающих из Нью Йорка любителей красот Катскильских гор.
Тара открыла блокнот прочитала вслух 6
-“В горах зимой тянет на вершину, такой природный зов. На самом верху слышен звон солнечных лучей отражающихся от непорочной белизны снега. Его осколки застревают на ресницах Тары и держатся там целый день и только в палатке ночью при полном безмолвии тают. Удары её сердца раздаются эхом, которые не затихает в моём сердце.”.
— Антонио, когда ты успел это написать?
— В палатке, когда ты зажгла свечу и грела руки вокруг её пламени. В такие минуты не хочется пользоваться каталитической грелкой. Настоящее тепло передаётся только от одного тела к другому в спальном мешке. Это общность судьбы с каменного века. Либо оба согреваются и выживают, либо оба замерзают и гибнут.
— У тебя была грелка с собой?
— Да, но я хотел, что бы мы спали вместе, а не порознь. Тебе было плохо?
— Тесно и жарко. Ночью проснулась и не понимаю где я. Через маленькое окошко увидела свет Луны и он мне успокоил душу до самого утра. Антонио, я бы век жила на этой горе, слушала шуршание снега и вольные песни ветра. Мы с тобой люди, а не два кустика в расщелине горы. А иногда хочется быть кустиком. Послушай, что я написала.
Унеси меня ветер от людской суеты.
Туда, где солнца свет потоками стекает.
Там небо другое, неземной красоты
И мороз не бьет мои губы, а ласкает.

— Когда ты это сочинила?
— Антонио, на вершине. Мне там было с тобой хорошо.
— А сейчас?
— Ревнуешь?
— К морозу.
Тара подошла к нему и прильнула для поцелуя. Антонио очень нежно и бережно выполнил её желание.
Их отношения скорее не роман, а творческое провинциальное бытие. Оно настолько личное, что любое его представление будет превратным. Их отношения не подлежат оценке, это взаимное созидание, а не суета жизни. Если вы думаете, что это любовь, то ошибаетесь. Это жизнь вольных людей. А абсолютное большинство населения духовные крепостные.
Природа северных штатов Америки мало отличается от природы средней полосы России. И попав в Катскильские горы я отдыхаю душой или тоскую, особенно зимой, в маленьком городке.

Снежинки падают на крыльцо не тая.
Ветер холодный да снежная стынь.
Под треск лучины тебя вспоминаю скучая.
Зима, на душе одиноко, а в горле полынь.

Запорошен тын, пёс стоит не лая.
Кругом бело, куда взгляд не кинь.
На ветках нахохлилась снегирей стая.
Небо низкое и тоскливое, не высокая синь.

Луна замёрзшая, хрупкая и ломкая
Из просветов смотрит на избы и поля.
И от жерди тень длинная, чёрная, тонкая
За Луной ступает как ноги журавля.
Я немного завидую Антонио. Он живёт где родился и скорее всего тут же и оставит этот мир в полной гармонии с ним на старости лет. А что до меня, то:

Я живу спокойно, никем не теснимый
Только русскую душу здесь не согреть.
И брожу во сне по России невидимый
Чтобы найти погост где стихнуть, замереть.

Мне ночью васильки частенько снятся.
Ромашки на пажите, что на склонах.
Среди берёз хочу на траве поваляться
В песнях жаворонка много звонных.

Я вижу на окраине травы скошены.
На опушке срываю малину на бегу.
Мои вздохи совсем изношены
И выпускают наружу тоску.

Я собираю ячменный сноп.
Накладываю из стеблей поясло.
Кашель разрывает грудь, нужен поп
Кадилом помахать на иноземное чело

В их городишке оскароносный фильм о любви Скарлетт и Эшли не снимешь, как и сериал о похождениях героини Сары Джессики Паркер. Однако это не означает, что жизнь здесь на уровне библейских преданий. Просто масштаб событий не тот и количество действующих лиц крайне ограничено. Для хорошего фильма нужны контрастные герои, нужна борьба добра со злом и счастливый конец. Городок Сноу Холлоу и есть этот счастливый конец с первого дня жизни до последнего. Разумеется цивилизация сюда периодически заглядывает не нарушая общего уклада жизни и увлекает отдельных людей к своим достижениям. Я не о мобильной связи. Вся жизнь здесь в пределах прямой видимости и мощности голосовых связок. У них жизнь не в кредит, не виртуальная, а “режиме реального времени”.
Ни корова, ни лошадь не представляют нашей идеи летнего и зимнего времени, как и петух с наседками. Доить, кормить, выводить в поле и загонять обратно надо по положению светил на небе, а не по появлению на экране телевизора диктора Анны Хольт с приветствием “Доброе утро Америка”.. У нас в штате вообще два часовых пояса, фантастика и только. Солнце одно и Луна одна, две деревни через дорогу и у каждой своё время. До этого даже Оруэлл не додумался в своих рассказах.
Антонио хватало в жизни одной Луны и одного Солнца, часами он не пользовался. Но будучи один раз по делам в Манхеттене влип в одну историю из которой до сих пор не выбрался. В результате у него появилось увлечение, о котором мало кто знал. Оно было в точке соприкосновения науки и морали в области человеческого знания, которое не все одобряют. Но об этом немного позже.
Сегодня Антонио зашёл в ресторан позавтракать, сел у окна и начал смотреть в окно в поисках идеи для следующей работы. Прикрыл глаза рукой и задумался, потом начал делать наброски в блокноте. Минут через пятнадцать подошла Тара со стаканом чистой воды на подносе и спросила:
— Как дела?
Антонио отвлекается от своего блокнота, прищурил глаза и внимательно посмотрел на Тару.
— Спасибо, Тара, всё нормально, за исключением новой творческой идеи. Её нет уже три дня.
После этих слов взял ладонь Тары в свою руку и большим пальцем нежно провёл по бугоркам костяшк её кисти.
— Может заглянешь вечером и мы что-нибудь придумаем?
— Только не сегодня и не завтра, у меня заказ на юбилей для пожилой пары в Пайн Дэйл. Они уже сорок лет вместе.
— Великолепно, я тоже там буду. У меня заказ на видео альбом. Давай я покручусь с тобой возле кухонной плиты и это будут фрагменты моего фильма с двумя параллельными сюжетами. Основной о прошедшей долгий жизненный путь супружеской паре и второстепенный о паре, которая еще только определяется в своих отношениях. Их внук со своей подругой наверняка будут тебе помогать.
— Красиво придумал. Я помню свадьбу дочери юбиляров и вставлю пару коротких монологов. Я ведь кручусь у этой плиты со школьных лет и почти все свадьбы прошли через папин ресторан.
В таком поселке у владельцев бизнесов нет выходных и праздничных дней, нет отпусков и отлучаются только по делам и кто то из друзей или родственников их подменяет на день или два. И так месяц за месяцем, год за годом всегда было и всегда будет. Это стиль провинциальной жизни этих мест. О пенсии никто не мечтает. Работают до полной немощи и счастливы. Им не нужен Канкун, им не нужен Париж, им даже Олбани, столица штата,, разве только по деловой регистрационной нужде поехать
До Рождества осталось десять дней и настроение у Антонио было хорошее. Мать его была родом из Колумбии, а отец был итальянец. Говорил он с детства на трёх языках, но к карьере у него не лежала душа и он после окончания школы занялся профессиональной фотографией, лепкой, живописью и гончарным делом. Мастерской служил первый этаж родительского дома. Приезжие хорошо покупали его работы, да и местные жители приглашали на семейные торжества сделать фото и видео альбомы. Последние три года Тара была его музой и его моделью. Её простое лицо и не вычурная манера письма Антонио, были по вкусу гостям городка.
Однажды Тара его спросила, не хочет ли он иметь детей и получила ответ, который застал её врасплох. Антонио сказал, что у него уже много детей, но их матерей он не знает. Это врачебная тайна. Он донор семени в одной из клиник Манхеттена. Конечно оплата его интересует, но более ему льстит тот факт, что из длинного списка кандидатов в “отцы” его выбирают чаще других и особенно одинокие женщины. Он понимает, что это его “увлечение” отцовством ни одной нормальной женщине не будет по душе. Не стало оно по душе и Таре. Но ей нравилось ему позировать по вечерам и в редкие свободные дни, тем более Антонио ей за это платил и не плохо. Интимные отношения возникли чуть позднее по инициативе Тары. Во время сеанса позирования она перевоплощалась то в актрису Сарате, позирующую Франсиско Гойя,то в графиню Батори из фильма о Караваджо, а чаще всего подражала женщинам изображённых на картинах Мэри Кассат. Перевоплощение было её стихией. При этом выражение её лица становилось одухотворенным и с небольшим налётом эротичности, так как она настраивала себя на волну осуждаемой связи светской дамы 17 века с модным молодым художником. Откуда она черпала такие сведения? Из интернета, на стойке бара у неё всегда был открыт лэптоп. Она в свободные минуты бродила по музеям и читала книги по искусству, а потом находила предмет своего перевоплощения. И как логическое завершение её трансформации возникала картина или бюст из рук Антонио. Она поясняла Антонио сюжет, он восхищался очередной идеей и жил ей некоторое время. Они скорее были партнёры, чем любовники.
Тара поднялась наверх и вернулась с постельным бельём тёмно бордового цвета. Разложила его посреди мастерской, закрыла входную дверь и принялась раздеваться. Антонио подкинул пару поленцев в камин и зажёг несколько свечей компании Белль Флёр. Через несколько минут по комнате стал растекаться согревающий запах ванили и гвоздики с примесью мандарина. Самый, что ни на есть зимний запах для романтической обстановки.
Что рисовать или лепить решала сама Тара. Антонио установил треногу с холстом, но Тара его остановила:
— Сначала иди ко мне, а потом будешь рисовать, я никуда не уйду до утра, давай выпьем вина. У нас сегодня памятная дата. Ты не забыл, что мы вместе уже три года?
— Не забыл и приготовил тебе подарок.
После этих слов он взял со стола длинную коробочку и протянул Таре. Она её открыла и просияла. Там лежали бусы из жемчуга. Конечно это был жемчуг выращенный на ферме, но не стекляшки Сваровского и не китайская подделка. На коробке было название хорошей фирмы Кай.
— Спасибо Антонио, я с детства мечтала о нитке жемчуга, но никогда не было повода себя побаловать. Ты мне угодил.
Камин уже разгорелся и в комнате стало тепло. Антонио выключил свет и в комнате воцарилась полутьма. Одну большую свечу с тремя фитилями он подвинул поближе и протянул Таре бокал . Цвет вина при таком освещении стал более тёмным и жидкость казалась почти густой. Стекло отражало блики пламени и они сделали по небольшому глотку.
— Тара, это “Криос”? Где ты его нашла?
— Заказала по интернету, ты же его любишь.
— Спасибо, ты меня порадовала. Я часто испытываю чувство вины перед тобой. У нас всё хорошо, за исключением меня самого. Ты хорошая и верная, а я немного сумасшедший. Но ничего не могу с собой поделать.
— Ты ничего и не делай, оставайся таким, какой есть. Любая ситуация разрешается сама собой. Мы все подвержены эволюции и материальной и духовной. Ты сам не заметишь, что мир стал вокруг тебя другим и может так оказаться, что у тебя возникнет потребность в реальном ребёнке не от анонимной женщины. Мы слишком долгое время вместе, что бы что то менять кардинально.
— Я не смогу рисовать портрет или лепить бюст другой женщины, кроме тебя.
— Будешь рисовать пейзажи и делать кувшины.
— Их не будут покупать и я закрою мастерскую.
— Это будет плата за потерю одного “отцовства” и приобретение другого.
— А что будет с тобой?
— Выйду замуж за фермера, за рыжего Брюса, он уже год об этом просит. Овдовел, остался с двумя детьми и ему нужна хозяйка.
— Ты в это веришь?
— Я это вижу, отчётливо вижу по твоим рисункам. Ты уже мало нового находишь во мне.
— Очень грустное открытие в день трехлетней годовщины.
— Не грусти, ты пока никого не встретил.
В самый канун Рождества Антонио прокатился в Вудбури и в хорошем магазине купил Таре в подарок итальянский шарфик. Сидеть одному дома и ждать когда она придёт после закрытия ресторана он не мог, ему хотелось быть рядом с ней. Последние два дня его не покидало лирическое настроение и он даже задумывался, а не сделать ли предложение о браке в день её рождения 22 Февраля. Её слова о потребности в своём ребёнке постоянно прокручивались у него в голове. Он даже сделал несколько эскизов детских лиц. А потом взял и нарисовал “своего сына”. Небольшая картина очень понравилась Таре и она посоветовала ему её выставить на витрине её ресторана, как образец заказа, так как перед Рождеством и Новым Годом у неё бывает много посетителей с детьми. Мальчик был вылитый Антонио, он улыбался и казалось вот вот протянет смотрящему руки и этим привлекал внимание пап и мам. Это оказался удачный маркетинговый ход и Антонио неплохо подзаработал в дневные часы рисуя углём портреты малышей.
Около пяти вечера он появился в ресторане и без всяких предисловий протянул Таре подарок. Однако её реакция его немного озадачила. Она была взволнована, конечно поблагодарила его и обняла, а потом запинаясь сказала, что одна семья хочет купить портрет его “сына”. Антонио это настроило на веселый лад и он поинтересовался где сидит эта семья. Тара указала глазами на столик возле телевизора, а потом с волнением заглянула ему в глаза.
— В чём проблема, дорогая, сегодня праздничный вечер, а ты так насторожена и взволнована?
— Пошли, я тебя им представлю и ты сам всё поймёшь, только держи себя в руках.
— Очень интересно, что это за люди, уж не звёзды кино и телевидения,- сказал он с иронией и последовал за подругой.
Когда она подошла к столику и представила Антонио, как художника, вся семья разом к нему повернулась и у него задрожали ноги. На него смотрел живой “сын”. Супруги были с ним предельно вежливы и с юмором говорили, что Антонио сам похож на их мальчика. Антонио смотрел на женщину и на мужчину без слов, а когда появилась некоторая неловкость он предложил им принять картину как Рождественский подарок. Не так часто в жизни бывают такие совпадения. От денег он наотрез отказался, погладил мальчика по голове, вежливо попрощался и пошёл домой. Пара была рада подарку и в знак приязни Таре за обед заплатили много больше, пошутив, что это плата за художественное оформление стола.
Поздно вечером Тара пошла к другу, но дверь оказалась закрытой. Хотя свет горел и в спальне и в мастерской. Она подумала, что он хочет побыть один в такую минуту, но потом передумала идти домой и настойчиво забарабанила в дверь. В конце концов это Рождество и она не собирается сидеть дома одна. Не откроет, пусть пеняет на себя, она поедет к Брюсу и сделает ему Рождественский сюрприз.
Антонио спустился со второго этажа, лицо его было напряженное, без слов открыл дверь и извинился за бестактность. Тара вошла, всё ещё сердитая и положила деньги на каминную полку.
— Это за художественное оформление обеда той пары. Дали сверх положенного. Я взяла свои 15 процентов от стоимости заказа, а остальное твоё. Судя по количеству денег ты им понравился.
— Спасибо, Тара.
— Чем ты 4 часа дома занимался, не пил ли?
— Рисовал.
— Нового сына?
— Мать и сына.
— Ту женщину?
— Нет, другую.
— Ты её уже нашёл в своих фантазиях?
— Нет, она из жизни, а сын из фантазии.
— Поставишь на витрину?
— Нет, я подарю картину этой женщине, а она сама решит, что с ней делать.
— Покажи.
— Пошли наверх.
В спальне на треноге стоял холст с незаконченной работой. В сыне она сразу признала черты Антонио, а в женщине себя.
— Когда ты её закончишь?
— Когда сыну будет столько лет, сколько на картине.
— Тебе надо к доктору сходить, нельзя жить миражами.
— Почему?
— Я никогда не выйду за тебя замуж.
— Почему?
— Мне хватило сегодняшнего случая, это твой сын. Они очень добрые люди и поняли кто перед ними стоит. Перед уходом женщина попросила передать тебе благодарность за сына, они его очень любят.
Тара вроде бы что то вспомнила, взмахнула руками и направилась к выходу.
— Ты не останешься ?
— Нет, я поеду к Брюсу, прощай.
Прошло два года. Тара продала ресторан, переехала к Брюсу и родила ему девочку. Фотоальбом свадьбы оформлял Антонио. Его бизнес стал идти хуже, пейзажи кувшины покупали не так охотно, как портреты и бюсты Тары. Тяга к детям приобрела иную форму, он открыл детскую воскресную художественную школу при церкви, год посещал психиатра и с трудом избавился от наваждения встреч своих детей на улице. На Рождество он бывал на ферме Брюса и там же познакомился с работницей его соседа Кларка. Каталина была из Мексики, одинокая, добрая и работящая. По английски она говорила плохо и Антонио был для нее единственным человеком, с кем она могла свободно общаться. Каталина была нелегальная иммигрантка, с долгами за переход границы рассчиталась, дома у неё на родине не было, а с родственниками не общалась много лет. Кларк ей платил без обмана, предоставлял выходные, но она не покидала ферму и крутилась по дому. Антонио привнес в ее жизнь какой то просвет, иногда они ездили в Манхеттен или Филадельфию. Со временем Антонио к ней привык и женился. Когда их сыну исполнилось три года он нарисовал портрет Каталины и Элиаса. Портрет стоял в витрине маленького кафе, которое Тара помогла обустроить для Каталины. В округе были работники из Мексики и Гондураса, кафе стало популярным и превратилось в своеобразный клуб с вывеской “ Три цыплёнка”, ровно столько цыплят Каталина готовила для своих посетителей в течение дня.
Стал ли счастливым Антонио? Не знаю. Я видел его задумчивым, весёлым, даже плачущим однажды, а молящимся не видел. Что до меня самого, то мои глаза сухи, погружен в думы, а про смех совсем забыл, иногда по вечерам хожу в церковь Святого Игнатия и шепчу в одиночестве :
“К Богородице притецем сущии в бедах, и святей иконе Ея ныне припадем, с верою зовуще из глубины души: скоро наше услыши моление, Дево, яко Скоропослушница нарекшаяся, Тебе бо ради раби Твои в нужду готовую помощницу имамы”.
Спросите, что за икона там? Там нет никаких икон, есть вырезанная композиция распятия из светлого дерева в стиле модерн арт и я приношу свою. Она маленькая, помещается в карман рубашки, она груди и мне ее доставать не надо. Хожу я туда потому, что церковь построена на вершине холма в окружении большого зелёного луга по краям которого растут вековые дубы. Здание не православное и не католическое, просто удобное для проведения массовых мероприятий, но там есть маленькая часовня, которая открыта в неурочный час для таких, как я. И таких часов в моей жизни за последний год стало много больше.
“В мори житейстем обуреваем, треволнению преподаю страстей и искушений. Подаждь убо мне, Госпоже, руку помощи, якове Петрови Сын Твой, и ускори от бед избавити мя, да зову Тя радуюся, Всеблагая Скоропослушнице.”