Порой меня бесила подобная бессеребрянность отца Михаила; я была уверена, что при всех возможностях он не берёт ни монетки из церковной десятины охуенно-большого храма. При этом отдавал он этому храму всю душу за сущие гроши.

Все мы знали, как живут настоящие попы: на крутых тачках, в больших загородных домах, с детьми в иностранных университетах.

Но мой папа, по иронии судьбы, вобрал в себя самое лучшее и бесполезное из образа православного священника.

Блять, иногда мне казалось, что нищие и обездоленные у входа в храм поднимают больше бабла, чем долбаный управляющий этого самого храма!

По правде сказать, большая часть обрядов, к которым он склонял меня с самого детства, представлялись для меня набором формальностей, которые необходимо совершить, чтобы от тебя отъебались.

Я была бы счастлива ощутить эту божью искру, но едва ли когда-то она во мне присутствовала.

Были искры страха, искры серотонина, искры ярости, искры зависти, искры оргазма и прочие другие искры, среди которых я так и нашла ту самую, божью, о которой так упорно твердили мне все вокруг.

Так что я стала воспринимать происходящее в храме, как формальность, чтобы родители считали меня хорошей девочкой. Ничего, малышка, — говорила я себе, — сейчас сходим в храм, а потом употребим что-нибудь вредное и запретное, как мы любим.

В раннем детстве мама дала мне памятку о женских грехах. Всё дерьмовое, что могла сотворить или о чём могла помыслить русская баба, заключалось на двух сторонах картонной открытки.