— Номер двадцать пять. Продолжай, дочь моя, продолжай.

Мне стало казаться, что отец хочет уличить меня в чём-то конкретном, с такой подталкивающей мягкостью велел он мне продолжать.

Ну нет, старик, меня так просто не расколешь.

— Думаю… тридцать четыре. Пила и ела вредную пищу.

Да, думаю, это можно отнести к номеру тридцать четыре.

…подошла к столу и принялась за мефедрон…

— Тридцать четыре.

— Ну…

Блять, да тут мне за каждый второй пункт исповедаться нужно, по правде сказать.

И номер сорок два – была в гостях пьяной.

И номер сорок четыре – надеялась на человека больше, чем на Бога.

И пятидесятый – лицемерила и лгала, пятьдесят пятый – была груба, шестьдесят третий – пьянствовала на праздниках.

Семьдесят девять – нескромная одежда, восемьдесят пять – похабные мысли, восемьдесят шесть – длительное упитие вином, и так далее, и тому подобное: содомия, соитие вне брака, групповое соитие, измена любимому…

Если бы я по настоянию своего отца была с ним искренна, другие прихожане умирали бы в этом храме, не успев исповедаться, потому как наша беседа заняла бы времени до второго пришествия Иисуса.

— Ну что, дочь? Ещё что-то скажешь?

Я перевернула памятку другой стороной и пробежалась глазами по тексту.

— Ну… чуждалась домашней работы. Номер восемьдесят шесть.

— Номер восемьдесят шесть. Ещё?

— Нет, всё, — я, наконец, подняла глаза.

— Грехи нетяжкие, дочь моя, — заключил отец Михаил после напряжённой паузы. — Но искупления требуют. Псалом двадцатый – пять раз. Тридцать второй – восемь раз. Молитва Богородице, третья – это из брошюрки, у нас в прихожей лежит. Возьми, почитай. Ну и… ангелу-хранителю, пятая молитва, из той же брошюрки – для профилактики. Отче наш каждый день, по пробуждении и перед сном, читаешь?