Генри оглядывается по сторонам, находит стакан на столе, наливает воду, делает глоток.

Генри. Тьфу. Правда – дрянь. Но она полезна. Лекарства противны, но ведь нужны! Ученые говорят, что эта вода очищает от токсинов… ее невозможно пить, но она полезная.

            Не допив, Генри отставляет стакан, делает два неровных шага.

Генри. Время, в котором мы живем…мир, где бы скоро будем… куда ей бежать?

            Оглядывается затравленно, ища чьей-то поддержки, но взгляд его натыкается только на мертвенный свет, бьющий холодной и равнодушно со всех сторон.

Генри. Я люблю ее. Я люблю ее. Дикую, непокорную, непослушную, нелогичную! – люблю! Я смирюсь с ее иллюзиями. Она подходит мне, она…подходит. Все ее поля и солнце – этого уже давно нет. Лаванда…кому она к черту нужна? Луиза, Луиза…

            Садится в кресло, тяжело обхватывая голову руками, принимается мерно покачиваться взад-вперед.

Генри. Какой смысл…ты ищешь смысл. Смысл в том, чтобы жить. Смысл в том, чтобы кто-то не принялся решать за тебя, когда тебе умирать. Центр дает возможность жить… он дает безопасность. он контролирует все, что приносит раннюю смерть.

            Перестает раскачиваться, замирает, но так и не отнимает рук от головы.

Генри. Луиза… если бы я рос с тобою, если бы ты научила меня однажды видеть так, как видишь ты! – может быть, мы ушли бы с тобою вместе к твои треклятым полям, но этого не случилось, и ты не желаешь смириться с реальностью, а только изводишь и изводишь… я готов смириться с тобою, с твоей тягой к древности, к опасности, но мои дети… наши дети!