Дварф-беглец не шевелился.
Хануман был тяжело ранен. Еще бы. Обжигающие лучи пробили его плоть в нескольких сантиметрах от сердца, теперь он мог похвастаться дырявым легким и отсутствием одной почки. Организм дварфов гораздо крепче и выносливее организма тех же людей, он даже способен восстановить утерянный внутренний орган. Другое дело, что это восстановление займет порядком времени, учитывая, что рану прижгли.
Орк, Леха, сделал, что смог. Он, конечно, мог бы сделать куда больше, если бы Хануман успел очнуться, однако орк не стал тратить более свои медицинские ресурсы и время. И все же во многом именно мазь спасла жизнь дварфу из другого мира, подкрепив его везучесть и усилив живучесть.
Ханумана остался привязан к ветке в пяти метрах над землей. И в таком состоянии провел около двадцати шести часов, чуть более суток. Время, за которое Леха уже успел уйти далеко, а преследователи дварфа смогли бы сцапать беглеца и вернуть его на Родину в мешке для трупов, будь их везение хотя бы в половину таким же как у Хана.
Жан угодил в каменный мешок, глубоко в толще скал, Ури оказался на небольшом парящем островке, расположенном где-то посреди океана, а Лита попала прямо в толщу воды, на глубину в семь тысяч двести три метра.
Очухавшись, дварф чуть не свалился с широкой ветви. И пусть это ему в любом случае не дали бы сделать обхватившие ноги путы, он достаточно громко вскрикнул.
Стояла ночь. Поэтому первое, о чем он подумал, избежав участи оказаться подвешанным вниз головой, была слепота. Полная потеря зрения, к которому он так привык. Мгновенно подступила паника. Но тут его мозг вспомнил, что он прекрасно может обходиться и без зрения – он прошел тяжелые тренировки даврфийских воинов, где их научили, как надо драться. Поэтому он уже успел было смириться с мыслью о том, что теперь придется обходиться без глаз, как облака, ведомые ветром, явили из-за своих плотных туш одно из небесных тел этого мира – Мило. Мило представлял из себя полностью белый диск, что старательно осветил все вокруг, давая дварфу насладиться зрелищем зеленой природы.
Он онемел.
Хан еще не успел подумать о том, что это засветилось в небе, как на него свалилось столь неподражаемое зрелище. Деревья, трава, листья – всего этого прежде он не видел. Хан не думал, что мир, к которому они так стремились, будет на столько отличаться от его родного мира. Ведь там, где он родился – пустыня. Вечная и бесконечная. Их Великий город все то время, что минуло с его рождения, двигался по этой пустоши, не останавливаясь, и не встретил ни одно живое существо. Ни разу на них никто не напал. А ведь Тень Ола отмерила ему уже сотню лет, его должны были посвятить в войны, он должен был пойти учиться премудростям битвы. Однако произошло то, в результате чего он сейчас сидит здесь, абсолютно нагой и с отвалившейся челюстью пытается осознать происходящее.
Пустыня была непреклонно молчалива перед дварфами, он ни разу не слышал ни единого звука от нее кроме грозного шелеста песчаных бурь, что свирепствовали годами, не выпуская Великий город из своих объятий. Под напором песка стачивался даже бронированный панцирь, отлитый из самых устойчивых сплавов, изобретенных дварфами. Но вот, после той странной ночи, которую Хан едва помнил, с ним произошло столько всего, что он холодел от мысли о количестве нарушенных им запретов.
А этот мир орал. Он кричал и стенал, терзая барабанные перепонки и разум Хана. Чуткий слух просто агонизировал от незнакомых звуков, переполнивших его и начавших выплескиваться, как жидкий метал из формы, отмеренный нерадивым литейщиком. Шепот, шорох, свист, стекот, скрип, постукивание, фырканье, рычание, хрипы. Хануман оцепенел, его мозг просто забился в панике, подобно неровному валу, неумолимо дробящему стенки идеально ровного и узкого коридора.
А всему виной его сестра, которая на пару сотен лет его старше. Она уже вовсю работала в лаборатории и прослыла выдающимся ученым, одним из лучших, гениев, он гордился ей. И вот однажды, когда он крепко спал после последней в его жизни, изнурительной тренировки, где надо было думать только о противниках перед тобой, а не о действиях целых отрядов и групп, в комнату ворвалась сестра, силком его подняла и почти потащила по коридорам. Тогда Хан в последний раз слышал шум турбин, лязг шестерней и мерный гул генераторов. После — все как отрезало. Полностью он очнулся уже в Междумирье, на обломках Межмирового Коридора, в окружении еще десяти дварфов-беглецов. Что ему оставалось делать?
На его глазах каратели убили сестру и незнакомого дварфа-ученого. И если до этого момента в голове были мысли о возвращении, покаянии и прощении, то после он уже просто бежал. Бежал как можно быстрее ведомый инстинктами и клятвенными заверениями подруги сестры, он даже не знал, как ее зовут, что все будет в порядке, там впереди, нужно лишь добраться.
Ну и добрались, да.
Он один.
И то, что он видел сейчас не вселяло в него никакого восторга, так красочно описываемого подругой сестры. Если честно, Хан вообще не воспринимал прекрасное. Он был самым обычным ребенком. Он лишь умел драться. Очень хорошо умел драться, этому его учили девяносто пять лет. И вот день, когда сестра вытащила его их родного мира Хан уже сдал экзамен бойца и готовился стать вином. Он уже получил разрешение на вступление в Академию. Там бы его всему и научили. Научили различать, где правда, а где лож, где красиво, а где уродливо, научили доверять и проверять, научили бы жить. Но он не успел, от того ничего не знал. Лишь малые крохи он подчерпнул от ученых, с которыми бежал.
Во всем он был полный невежда. Кроме одного — он очень хорошо умел бить. Сильно, используя каждый мускул. В этом он был виртуоз. Прочее… Хан был ребенком.
Он чувствовал лишь какое-то холодящее чувство, это был страх, страх перед неизвестностью. По его коже бежал холодок. Мерзкий и липкий. Ему был ведом страх. Прежде он испытывал его, когда видел действительно сильного противника. Но где-то после сорокового года обучения это чувство отвалилось само собой. Хан стал просто яростным берсерком в битве, ему стало наплевать насколько сильнее противник. Его учили сражаться, и он сражался, выкладываясь по полной и максимально. Не счесть скольких лучших и хитрых воинов он одолел, множество раз ему аплодировали, когда он поднимался над измочаленным телом противника, сам выглядя при этом не лучше, но все же на своих двоих, а не в луже.
Да, Хану был ведом страх. Но страх, испытываемый им сейчас, был глубже. Он был, громаднее, шире и необъятнее, чем тот. Ужас просто сковал его по рукам и ногам. Он и не заметил, как начал обливаться холодным потом и дрожать. Не помогали даже все те изнурительные психологические тренировки, которые он проходил, чтобы уверенно смотреть в глаза настоящим монстрам.
Тут его накрыло еще сильнее – в уши ворвался хриплый леденящий вой. Звук этот чем-то был схож со звуком сирены, не раз слышанной Ханом, но этот вой обладал волей. И он мог эту волю подавлять в других.
Разум Ханумана помутился. Он не знал потерял ли сознание либо что-то делал, может на него кто-то напал, а может и нет. Но что-то точно произошло, потому что он очнулся уже не на дереве, а на земле, по колено в траве. Перед ним раскинулись необъятные зеленые просторы, залитые белым мертвенным светом, именно при таком освещении лежат в камерах на металлических столах тела мертвых, он видел это. Это была часть тренировки.
Теперь же, словно наяву, дварф видел, как восстают усопшие и медленно шагают к нему по зеленому полю, где ветер гнал серпами волны. И каждая, казалось Хану, рассекает его, шинкуя тело.
В очередной раз придя в себя, он услышал новый звук в этой какофонии, что непрерывно лилась в его уши – тихий шелест, за спиной. Резко обернулся. Раздался рык. То был тот самый жуткий степной двуглавый волк. Но Хан этого не знал. Зато его рефлексы работали сами, а подсознание понимало, что вот она – опасность. Глаза же даже не видели эту опасность. Рука сама выстрелила. Выстрелила с такой силой, которой пресс наносит штамп на цельнометаллический слиток. И Хануман знал, что его руки могут заменить этот пресс в работе минимум на сутки.
Глухой удар сказал о том, что удар достиг цели. Волк с хрипом отлетел на два метра в противоположную сторону. Мощнейший тычок пришелся ему в верхнюю часть грудной клетки, перемолов ключицы и несколько ребер. Животное уже не смогло подняться и некоторое время еще хрипело, после — затихло окончательно.
Хануман замер на несколько секунд, потом посмотрел на разбитый кулак, шерсть волка не брало рубящее оружие, она была очень прочна. Не узнав собственную руку, он с криком кинулся куда-то. Куда, сам не знал, просто бежал. Бежал прочь от всех этих звуков, от этой холодной земли под ногами, этих зеленых плетей, что хлещут его по ногам и рассекают плоть. Хан снова провалился. Разум его был на грани безумия.
Он даже не заметил, что по полю к нему осторожно подкрадывается маленькая девочка, она точно была человеком, в отличии от этого чрезмерно огромного дварфа с душой ребенка.
Девочка кралось бесшумно, на ее плече висела сумка, в руке был зажать небольшой серп, которым она срезала травы.
Добравшись до беснующегося, орущего и плачущего огромного мужика она в изумлении вытаращилась на него. Мужик был абсолютно гол, частично в крови и каких-то дырках на теле. Голова с затылка была гладко выбрита, будто оттуда сняли скальп.
Ютке, а девочку завали именно так, не понравились истошные крики. В окрестностях бродило множество степных волков, опасных тварей, которые мгновенно должны сбежаться на такие вопли.
Она подобрала камушек и метнула его в мужика.
Тот отреагировал мгновенно. Рефлексы.
Он резко замолк, поймал маленький камушек и в недоумении уставился на мелкую девчонку.
Мозг его упорно отказывался повиноваться и воспринимать действительность. Он не видел, как выглядят гномы, но это существо, что смотрело на него из высокой травы было похоже на гнома. Оно было маленьким.
Гномы.
Еще одни жители пустынного мира дварфов. Заклятые враги громадных и крепких воинов Великих городов.
Никто не знает откуда взялись гномы, ибо достоверно известно, что дварфы – изначальная раса. А это значит – гномы появились позже. В ходе эволюции, экспериментов, уродства при рождении или жизненного увечья, что развилось в поколениях, уменьшив рост потомков, ослабив кости, разрыхлив мускулы. Но при этом неимоверно усилив мозг: во всем нужен баланс.
Изначально, если верить древним летописям, которые бывало почитывал Хан, по строгому наказу сестры, ибо это не входило в его обучение. Так вот, изначально дварфы владели магией так же, как и своей силой и изобретательностью. Но со временем произошло нечто, никому неведомое, до сих пор необъясненное дварфами событие – магия начала покидать их племя, и остались только крепкий ум и сильное тело. Так, зная, как магии противостоять с помощью технологий, дварфы стали полагаться на физический план мира.
А гномы же, имея только мозг, обладали способностями в магии. И способностями внушительными. Среди них можно отыскать магов, что могут накликать ту самую неимоверно долгую песчаную бурю, что так сильно изнашивает все механизмы, какие бы устойчивые они не были.
Гномы живут в громадных оазисах. В Зеленых городах. Они возвели над участком пустыни громадный купол, возродили землю, вырастили растения и выкопали глубокие шахты, прямо до сердца мира. Из-под земли они и достают все ресурсы, выкапывая длинные тоннели. Они медленно стачивают сердце мира, от того мир дварфов и не может возродиться и, вероятно, из-за этого он обратился в пустыню.
Изредка бывает, Великий город дварфов нападает на Зеленый город гномов, и, говорят, в его неустанном движении заключается именно эта цель – найти и уничтожить. Начинается война, длящаяся сотни лет.
Если побеждают дварфы они уничтожают шахту, засыпая громадную рану на теле своего мира. Если же вверх берут гномы, они просто продолжают жить дальше, жить и разрушать мир, ставший пустыней.
Вот все, что было ведомо Хану о гномах, один из которых сейчас стоял перед ним.
И Хануман его боялся. Весь его страх сейчас обратился в единый ком, что уже не мог вырасти, но становился все крепче, плотнее и тяжелее, и разум, под давлением этого сгустка, медленно скатывался в пучину безумия, хоть сам дварф этого еще не осознавал. Может ему потребуется несколько дней, чтобы спятить окончательно, а может он все же совладает с собой и сумеет научиться жить в этом совершено незнакомом и донельзя жутком месте.
Гном же заговорил. Тихо. Хан не понял ни слова. Поднялся и начал медленно отступать. Кровный враг начал наступать. В рука гнома сверкнуло лезвие искривленного ножа. Хан знал, как выглядит оружие и мгновенно предположил, что это именно оно. А по рассказам наставников он знал какие опасные противники гномы – они тоже владеют боевыми искусствами, но при этом еще и магией.
Увидев серп для сбора трав, громадный рыжий бородатый мужик развернулся и бросился прочь.
Ютка опешила. Она не стала орать. Она не дура. Волки повсюду. Ее не учуяли еще только потому, что она носит с собой клочок особых трав, собранных ее бабушкой, старейшиной деревни, что в паре дней пути отсюда. Для их чуткого обоняния она была невидима, а значит была в безопасности, ибо степные волки практически слепы, подобно кротам.
Громадный рыжий мужик бежал вверх по склону холма с завидной быстротой. Конечно, с такой-то мускулатурой! Девочка прекрасно разглядела перевитые венами бугры мышц по всему телу голого чудака.
Мысли примерно такого плана посещали ее голову:
— Он псих? Это наверняка…
— Может его к бабуле отвести? Ага, доброходка самая большая что ли? Поди поймай этого фигова спринтера… Во как сиганул…
— Ну, может, тогда не спеша за ним? Он же помрет. Заживо сожрут.
— Пойду не спеша, авось наткнусь на него, если его на косточки еще не разберут. Может, наткнусь на хладный труп.
— Труп, кстати, тоже неплохо. Тяжело жить таким придурком потому что. Вообще, я ему сочувствую. Псих. Душевноувеченный. Бедолага.
Девочка аккуратно продвигалась по широкой колее из примятой травы оставленной умчавшимся рыжим мужиком.
— Ну и зачем ты идешь по его следу? Голых мужиков что ли не видела?
— Не видела, как расскажу бабуле, обалдеет.
— Ютка, да ты прямо вообще…
— Ну а что я? У меня научный интерес… Как он вообще в штаны влезает? Это ж надо… Отрастил на грибах, блин.
Новый истошный вопль прервал ход ее мыслей.
— Ну вот, кушают его.
— А ты и рада, мелкая живодерка.
— Я тебе не живодерка, а заботящееся о собственной безопасности и о психическом здоровье скромная маленькая двенадцатилетняя девочка.
— Ага, видавшая, наверно, теперь побольше какой-нибудь замужней тетки, это точно. Вот расскажу тете Моле че видала… Тоже офигеет.
— Да завязывай уже думать о всякой непотребной дребедне! Будет еще время пораскинуться на эту тему!
Ютка слегка шлепнула себя по щеке и ускорилась.
Через минут десять она, наконец, добралась до места, где валялся мужик. И нет, его не ели почему-то.
— Волки что ли все сегодня оглохли? А бывает — бедная птичка в кустах пискнет, так сразу трое приносятся. Хранители степей, млин.
— Да может он просто это, друид типа. Помнишь, что бабуля рассказывала про них? Тоже психи. Это же явно их отпрыск.
Подобрав еще один камушек, Ютка опять метнула его в стенающее тело.
Мужик вновь ловко его словил и испуганно уставился на нее.
Она же заранее убрала свой маленький серп и выступила и травы, приподняв руки и осторожно протянула:
— Приве-е-ет… — помахала рукой.
Мужик что-то забасил на странном приглушенном языке, будто вбивая каждое слово, как гвоздь в лист металла. Именно так это звучало. Удар, протяжный звук, удар, протяжный звук, удар, пробитие!
— Ты понимаешь меня? — она сделала шаг вперед.
Мужик в ужасе отпрянул, выбросив камень, шлёпнулся на задницу и зажал уши, все еще с животным страхом глядя на Ютку. Девочка недоумевала, но старалась смотреть мужику в странные, почти светящиеся, желтые глаза. Они были настолько яркие, что, казалось, на нее испуганно смотрит пара зажжённых свечей.
— Эй, спокойно, — она вытянула руки вперед. – Не обижу. Ты кто?
Мужик заплакал и зажал уши руками.
— Боишься меня? Не надо, я не страшная, — добавив в голос как можно больше нежности, представив, что говорит с малышом тети Моли, сняла сумку и положила ее рядом. — Эй, гляди, все нормально.
Хан не понимал, о чем толкует гном перед ним. Но казалось он не собирается нападать. Даже сумку положил и больше не достает оружие. Но ведь гномы владеют магией! Вот сейчас он, или она, или оно приблизиться и ему конец, пришибет его, Хана, и все. Концовочка. Вот так недолго продлилось его путешествие по этому опасному и жестокому миру. Да еще не отпускают эти жуткие звуки уже начавшие сливаться в какие-то голоса.
Тут он почуял, что за спиной гнома опять появилось нечто знакомое. Аура. Да, дварфы отлично чуяли живых существ. Они чувствовали присутствие жизни. И чем опытнее дварф, тем четче он может указать местоположение живого, тем точнее может описать его состояние вплоть до расы и внешности. Хан был в этих делах не мастер, но это врожденная способность каждого истинного дварфа. Тем более он боец, он не раз сражался с закрытыми глазами против тех, кто умеет глушить свою ауру. Он в этом деле не мастер, но далеко не дилетант.
Знакомую ауру и чувство опасности он узнал мгновенно. За спиной гнома находилось то, обо что он разбил кулак. И это нечто готовилось напасть.
Гном явно ничего не замечал, продолжая наступать и что-что говорить. От него вовсе не веяло опасностью, как от того, что засело в траве за спиной гнома. Он был так безобиден, что почувствуй эту ауру Хан в другое время и в другом месте, подумал бы, что это дитя. Величайший враг дварфов с нежностью и аккуратно, будто вовсе и не собирался причинить Хану вреда, продолжал говорить на неведомом наречии.
Хануман колебался. Аура опасного зверя была совсем рядом. И гном ничего не делал, он будто не подозревал об угрозе. Может действительно это так? Гномы не умеют чувствовать? Тогда он умрет? И почему тогда их считают такими опасными? Это бред! Лучшие, с кем Хан бился, в один голос утверждали, показывая при этом жуткие шрамы, что гномы – это серьезный противник. Выйти с ним один на один – подвиг, достойный сильнейших воинов. А этот гном он…
Тут Хана пронзила догадка.
Этот гном из ЭТОГО мира! Это другой мир! Жуткий мир, наполнявший его разум голосами! Здесь гномы могут быть совсем другими!
Только он успел подумать об этом одновременно случилось сразу несколько событий, чуть навсегда не покореживших изрядно потрепанный мозг неподготовленного попаданца.